Сергей Ходосевич - Наша весна. Проза. Том 1. Издание группы авторов под редакцией Сергея Ходосевича

– Так он у вас еще и бесхвостый! – поразился Исидор Львович. – От рождения такой, или купировали?

– Это я ему нечаянно открутила, когда сегодня от этой су… от щуки оттаскивала. Не люблю я щук. Еле этого Полкана от нее оттащила. Хвост вот, правда, в руке у меня остался. А надо было кое-что другое оторвать! В следующий раз так и сделаю. Ну, Полкаш, вперед! Домой, кобелина!

Егор рыкнул на взвизгнувшего от ужаса мопса и пополз в подъезд, оставляя за собой длинный мокрый след.

– Ну, ладно, пошли мы, Исидор Львович, – встрепенулась Ольга Петровна. – Спокойной вам ночи!

– И вам того же! – охотно откликнулся пенсионер. И добавил с хитрой ухмылкой:

– Только ты уж, пожалуйста, Олюшка, проследи, чтобы твой Полкан Иванович не спал на спине. Уж больно храпит этот водолаз после водных процедур!..

– Ну что ты за мужик? – периодически допекала Хотькина его жена Варвара. – Хоть бы гвоздь, что ли, вбил в доме.

Не выдержал Хотькин, раздобыл где-то гвоздь и здоровенный такой молоток, его ещё кувалдой называют.

– Куда? – спросил он у Варвары.

– Чего – куда?

– Куда гвоздь вбить?

– Ну, наверное, вот сюда, – неуверенно показала жена. – Я хоть портрет мамы повешу.

– Договорились, – кивнул Хотькин.

Он поплевал на ладони, одной рукой приставил гвоздище к стенке, другой размахнулся да как даст кувалдой! Только пыль пошла. А когда она рассеялась, открылась большая дыра в соседскую квартиру. Хотькин заглянул, а там разгуливает симпатичная такая особа. Соседку звали Татьяна Витальевна.

«Вот бы кому гвоздик забить!» – заботливо и нежно подумал Хотькин.

– Это вы, Юрий? – приветливо спросила Татьяна Витальевна. – Заходите, не стойте на пороге.

Хотькин протиснулся в соседскую квартиру.

– О, да вы с инструментом! – нежно проворковала Татьяна Витальевна. – Какой хозяйственный мужчина.

– Да я это, гвоздь вот решил забить.

– Может, вы и мне гвоздик забьёте? – томно попросила соседка.

– Да он у меня погнулся, зараза, – сокрушённо вздохнул Хотькин.

– Где, покажите? – попросила она. И так нежно и ласково провела своим холёным пальчиком по кривому гвоздю, что тот дрогнул, натужился и… выпрямился.

– А ну марш домой! – рявкнула протиснувшаяся вслед за мужем Варвара.

– А кто же мне дыру в стене заделает? – разочарованно спросила Татьяна Витальевна.

– Сама замуруешь, зараза! – отрезала Варвара, уволакивая Хотькина в квартиру. – А ты, мастер, сиди перед телевизором, и никаких гвоздей!

Мне четыре года, мы только-только обосновались в Пятерыжске, русском селе в Казахстане, после переезда из Татарстана. Отец работал в колхозной кузнице. Я любил ходить в это приземистое и прохладное в летнюю жару глинобитное помещение. Там шипели меха, гудело горнило, из которого вырывались оранжевые язычки огня; солидно бухал по наковальне молот в жилистых отцовских руках, расплющивая раскаленный добела кусок металла, и от него летели звезды-искры.

Помню, когда в первый раз зашел в темный коридорчик, где хранится всякий железный хлам, увидел там пушистого кролика и закричал радостно:

– Ата, кара – куян!

Ну, то есть: «Папа, смотри – заяц!» Я в свои четыре года по-русски тогда почти не говорил. Помню, как заржал кузнец, чумазый лохматый мужичок: «Какой еще х… ян!» Отец тоже хохотал.

Но уже меньше чем через год я владел русским наравне с родным, татарским. Однако с годами этот паритет был нарушен, так как я водился со сверстниками, говорящими только на русском, пошел в русскую школу, и русский язык постепенно вытеснял из сознания язык предков.

И даже родители, говорящие между собой на татарском, со мной и другими своими детьми, выросшими в Пятерыжске, уже изъяснялись в основном по-русски. Ну, а если человек не только говорит, но и мыслит на языке общения, он для него становится практически родным.

Я ничуть не жалею, что русский язык стал для меня таковым. Более того, именно отличное его знание и позволило мне стать журналистом, а затем, позволю себе это сказать, и профессиональным литератором.

И все же корю себя, что язык своего народа я основательно подзабыл и уже не могу свободно изъясняться с соплеменниками. А это плохо не просто с позиций так называемого «квасного патриотизма», а чисто из утилитарных соображений.