Юлия Чернявская - Шел десятый год санкций или Интернет по талонам

Напрягая память, Василий попытался вспомнить, что произошло. Вроде, когда он был маленьким, были Кока-кола и чупа-чупсы, смартфоны и иномарки, техника зарубежная, люди свободно ездили отдыхать в другие страны. А потом все стало резко меняться. Он был еще мал и глуп, предпочитал болтаться с пацанами во дворе. И как-то все прошло мимо. Просто в какой-то момент переставали открываться любимые игры, потом из магазинов стали исчезать любимые чипсы и лимонады. Музыка потеряла прежнее разнообразие. Даже всякие полураздетые мальчики и девочки, которые пели три строчки двадцать раз, пропали. Их постепенно сменяли дамы в строгих платьях с не менее строгими прическами и суровым выражением лиц, мужчины в костюмах или военной форме, детские ансамбли. И песни или те, из далекого прошлого, или новые, но в том же духе. Враг будет повержен, победа будет за нами, все в бой с врагом внешним, внутренним за светлое будущее.

Потом была армия. Служить пришлось. Здоровье позволяло, особых ограничений не было. А возможности пересидеть в институте и вовсе не предполагалось. Теперь в институт не брали, пока не отслужишь. Вообще ни в одно учебное заведение после школы не брали без армии или бумаги из военкомата. А потом учиться уже не хотелось, но пришлось. Вот только в армии перестарался, слишком хорошими вышли характеристики. Вместо путяги или, как оно теперь красиво называлось, лицея определили в какой-то мало популярный вуз, после которого он и вышел лесником. Потом распределение, и вместо родной Москвы его домом стала суровая сибирская тайга. А напарником пьющий медведь. Впрочем, сам он тоже приучился еще в армии употреблять. В институте навык отточился. И уже не вспомнишь толком, что такого произошло в, казалось бы, далеком детстве, когда сначала постепенно, а потом все быстрее начал меняться уклад в стране. Хотя, лет не так много прошло, десять, наверное. Вряд ли больше. Потому что ему самому двадцать шесть. И не то, чтобы в детстве начало перемен. Эх, вспомнить бы, когда все началось. До кризиса, во время или после. Хотя, он что до армии новостями не интересовался, что потом. Разве что за Сирией через интернет следил, потому что там отец. И то просматривал, не сбили ли батю, и все.

Размышления прервало появление отца Варсонофия. Василий смиренно отошел на самый край дороги, склонил голову. Шапку по причине сильных морозов стягивать не стал, дозволялось во избежание простуды или обморожений. Патриарх даже специальное постановление издавал, а то в иных местах особо ретивые попы требовали с мужчин непременно головной убор снимать, и не важно, какая погода. Положено так. Было как-то дело, правда не у них, а чутка севернее, один батальон отправился дружно в госпиталь с тяжелой простудой и осложнениями – отстояли службу на свежем воздухе при минут сорока градусах. А всего-то надо было новую технику освятить.

– Благословите, отче.

– Благословляю, сын мой, – прогудел сочный, даже какой-то мясистый, бас священника.

Голос был под стать фигуре, такой же сочной, мясистой, наетой. Василий невольно задавался вопросом, как с такими телесами святой отец еще мог чем-то заниматься с женщинами. А ведь грешил. И очень активно. Все, кому уже исполнилось четырнадцать, попадали в зону интересов святого отца и не покидали ее лет до шестидесяти, а иные, кто за собой по старой памяти следил, и дольше. Все-таки многие тут из городов по распределению. Та же Марфа, например. Она, кажется, из Волгограда, или Владивостока. Точно Василий не помнит.

– А что, – вновь прогудел батюшка, – не завезли «Столичной» али «Пшеничной»?

– Нет, отче, – пролепетал Василий. Ведь священник должен знать, что водку не завозят. И будет она только к празднику в подарке. Или им кагор положен? – И Марфа уехала куда-то. Только в конце недели будет.

– Плохо сие, – отец Варсонофий вздохнул, после перекрестился на что-то, одному ему видимое или ведомое. – Ладно, сыне мой, ступай и не греши.

Василий, насколько то было возможно с его рюкзаком, поклонился в ответ, после чего медленно побрел в сторону сторожки, по пути задаваясь вопросом, как можно грешить, когда рядом кроме медведя, никого нет. Не с медведем же. Да и при нем нельзя. Мало ли что паразит мохнатый потом в интернете напишет. Вот разве что мясное в постные дни ест. Но что делать, когда кроме копченого ежа вообще ничего не бывает? Ну да наверху все лучше видно. Пусть думать так, не то, что не грех, но точно не преступление, лучше верить в то, что высшие силы разберутся, чем бездумно класть поклоны, пока браконьеры белок промышляют. Нет, лучше уж согрешить, но государственное добро сберечь. Иначе никакие молитвы и посты не помогут. Не будет следствие разбираться, почему не пресек безобразие. Отправят за северный полярный круг или нефть добывать, или уголь и руду копать, или дороги строить. Государству хорошо, а вот тебе…