Юлия Хрустовская - Записки беременной женщины

Я, кстати, упорно продолжаю вести с ним диалог на счёт музыкального инструмента, который он хотел бы освоить. Недавно на мой вопрос: «Может, скрипка, как мама?» он так пронзительно и негодующе издал вопль, похожий на «Да!», что я до сих пор не знаю, как его трактовать: вроде и согласился, а с другой стороны, уж так возопил, словно я на водосточной трубе ему предложила играть.

Силится переворачиваться. По крайней мере, половину данной «дороги» освоил уже.

Очень забавно наблюдать, как они развлекаются с тётей Яной. Пожалуй, так, как у неё, он ни у кого не смеётся и не улыбается (мать родная, понятно дело, не в счёт). Вот, например, вариант их «веселья»: сидим с папой на кухне, а Яна с Мирычем в соседней комнате играют.

Яна: Давай, Мирка, будем скакать на лошадке, как ты любишь! (а любит Мирка так: он лежит на спине, вытянув вперёд обе руки, сжатые в кулачки, как будто держит поводья, а Хронида (подпольная кличка тёти Яны) издаёт цокающие звуки и управляет его ручонками. Так они могут скакать до бесконечности, всю Россию уж, поди, обскакали, не слезая с кровати). В общем, начинают скакать.

Яна (кричит нашему папе, который на кухне): Пап, как ты остановишь лошадь?

Папа: Что ты имеешь в виду?

Яна: Ну, как остановить лошадь? Скажи «Тпру!»

Папа (а он, кстати, долго в своё время имел дело с лошадьми): Тпру-у-у!

Яна: Мирка, тпру-у-у! (стараясь повторить папину интонацию)

Я: А вам что, без папы было не остановиться???

Хохочем все (кстати, Мирыч стал похохатывать уже тоже). В общем, оказывается, Хроня решила, что она не сильно правдоподобно передаёт этот звук, вот и надумала воспользоваться папиными навыками. Кстати, в момент «остановки», т.е. издавания «Тпру!», она прижимает кулачки Мирыча к его подбородку, получается, что он как бы, действительно, тормозит. Ну вот что тут скажешь? Это любовь.

Так часто думаю о том, что в жизни моей вдруг, внезапно, раз и навсегда, нарисовалась двойная сплошная: она разделила жизнь мою на «до» и «после». До сына и после сына. И не было, нет и не будет в этом мире ничего прекраснее этой полосы!

Ура-ура! Наступил век переворотов! До дворцовых, конечно, нам пока далеко, но переворотики местного масштаба теперь нам вполне подвластны. И первый из них был совершён сегодня вечером с… живота на спину! А ещё Мирыч теперь знатно держит голову, когда его выкладываешь на животик: прям так высоко-высоко. И улыбается, естественно. И лоб морщит в два раза сильнее.

«Руслан и Людмила» пока не прошли. Оба. В том месте, где Гром грянул, свет блеснул в тумане, Лампада гаснет, дым бежит, Кругом всё смерклось, всё дрожит, И замерла душа в Руслане…, Миркина душа как раз не то, чтобы не замерла, а вовсю уже вырвалась наружу в виде недовольных воплей. Я испугалась, что он сейчас припустит спасать Людмилу первее Руслана, а в силу того, что автор почил, переписывать концовку будет некому, и решила пока чтение данного произведения приостановить.

Что ещё из актуального? Как, оказывается, иногда аж до слёз велико желание, чтобы твой ребёнок покакал. И думается тебе, что вот он, вселенский запор, рухнул на вас и накрыл, и такой это ужас-ужас, что ничего страшнее быть не может. А ничего и не может, поскольку мимика на личике твоего чада – ну такая убийственно-за-сердце-хватающая, и ты готова килограммами есть чернослив, огурцы и всякую прочую ерунду, от которой, предполагается, ребёнка должно слабить. А хрен там было! Слабит кого угодно, только не ребёнка. А кто угодно – это ты, и жить тебе в туалете вечность! Но два дня – это не запор, как говорит одна моя подруга и все остальные достоверные источники, так что и не надо убиваться. А вот молиться какому-нибудь туалетному божку – очень даже надо. Потому как если это сопровождается ещё и тридцатиминутным массажем животика, и укропной водичкой, то вот они, слёзы радости на лице матери! И вот он, похудевший грамм на тридцать, малыш! Который, если бы мог говорить, то вряд ли смог выразиться цензурно, ибо коленки его уже намертво припечатались к животу под грузом шестидесятикилограммовой страдающей мамаши. Но… это тоже счастье, понимаете? То самое, под наплывом которого тянешься к трубке, чтобы позвонить ничего не ведающему мужу и радостно возопить: «Мы покакали!» Главное, чтобы не услышали его коллеги. А то подумают, что женился, бедняга, неудачно. На запорной.

Вспомнила вот что. День третий в роддоме. Вышла из палаты на плановый осмотр шва. Иду, разглядываю проходящих мимо мамаш, толкающих перед собой прозрачные тележки с малышами. Рассматриваю деток. Понимаю, что все они – хорошенькие (ну, настолько, насколько могут быть хорошенькими эти маленькие новорожденные лягушата и бабульки-старички). И вот тут мысль: «Да, хорошенькие. Но чужие. А там – мой . Родной» Не знаю, как объяснить. Но вот это «мой», наверное, и было тем самым первым приливом абсолютного материнского счастья. Вот ведь жизнь: улыбка до ушей и умиротворение. Стопроцентно-полноценные только сейчас. И только с 19-го апреля 2012 года.