Николай Слышик - Улыбнулись и – за дело. Книга 3

– Средняя? А как это?

– Ну, как! – девушка разъяснила, как из телевизора слышала, а мужчина рассмеялся, и их диалог стал еще горячее. Говорили, в основном, о средней зарплате. Изъяснялись, кто, как понимал и умел выразить. А мне было видно и слышно. Так, что попытаюсь пересказать. Правда, не дословно…

Мужчина осудил начальника. Он, мол, получает в месяц сорок тысяч, а его подчиненный – пять. Если сумму усреднить, получится, что оба они получают по двадцать две с половиной тысячи. Не плохо! Только где вы видели рабочего с такой зарплатой? Это, как в сказке: одному школьнику мама положила в портфель два яблока, другому – три. Если сложить и разделить на два, то получится, что у каждого по – два с половиной яблока.

А вообще, зачем этот усредненный показатель? С ним что, легче? Он – ни о чем! Мы ведь такое уже проходили. Даже анекдот сохранился. О средней температуре по больнице, помните, мол? Якобы, старшая медсестра докладывает главврачу, что на сегодня средняя температура по больнице 36.6. А главврач поправляет: я же вам говорил, чтоб не вносили сюда, мол, сведения гнойного отделения и морга!

Зато манипулировать при помощи этого показателя удобно. Один труп, скажем, перенесли из холодильника морга в палату, и уже – 36,6. Или: больной умер в палате, а его уже сдали в морг, а он еще не успел остыть – вот и подгоняй под 36.6. Возможностей ведь полно: от температуры морга до температуры в жарочной печи.

Так, что, среднее – это такое! Студент, например, живет лишь на макаронах, а бизнесмен – на шницелях. А усредненно – оба питаются пельменями. Или: бедняк ест лишь капусту, а миллионер – мясо. А усреднено – оба едят голубцы.

Б. Шоу говорил, «если мой сосед бьет жену ежедневно, а я – никогда, то, в свете статистики, мы оба бьем своих жен через день». Или: учетчица молокозавода спит со всеми шоферами, доставляющими молоко, а бухгалтерша – с одним. Так что, обе они – б*яди?

– Так и со средней зарплатой. – заключил мужчина.

Купил дешевенький букетик и ушел…

Это не я придумал, что мы вступили в козырную полосу – двадцать первый век, двадцать первый год. Я могу лишь прибавить сюда – двадцать первое января, когда в моей голове созрело желание сочинить этот этюд, и у всех сложится мнение – не слишком ли много двадцать первых в году? Рок, что ли?

Ну, рок, не рок – дело такое. А вот ситуация, сложившаяся на двадцать первое января, намекает – что-то в этом есть. Итак, всё по порядку. Во-первых, вирус загнал всех нас в квартирные ящики, во-вторых, мороз вдруг вскочил в круг, чтоб сплясать свой коронный танец. Двадцать один градус! Для юга это – вообще. Даже ворон стало меньше летать. Вымерзли, думалось, что ли? Ночуют-то в лесопосадках.

Приходится общаться с внешним миром лишь посредством окна. Беру кисть, набор красок (шучу), и подхожу к стеклу. Первым крупным объектом передо мной, как всегда, встало солнце. Его огненный шар, как громадная печь, пытается обогреть всех. Смотрю на него и представляю кусочек своего детства. Сельская кузница, цыган вынимает из горна раскаленную до искр заготовку, кладет на наковальню: ты, мол, кум, бей, а я буду хекать! И от солнечного круга, как и от кузнечной заготовки, искры брызжут. Но тут потому, что его отгораживают от меня, точно вуалью, нижние ветви-прутики акации, прихваченные инеем.

Севернее солнца торчит большущая кирпичная труба кочегарки. Дядя Стёпа-милиционер, что – из сказки. Старается, видно? Что вы, такой мороз! Это и по дыму видно. Ползет белыми барашками на юг. Труба, конечно, обогревает не двадцать-тридцать многоэтажных домов. Точек мало. А вот труб много! И все – объемом в человечью талию.

Южнее солнца – моя любимая березка. Смотрю, рыжий кот, будто только что вернувшийся с тушения пожара, шмыгнул на верхушку. Что там? А, обнял ствол, выражаясь словами Сергея Есенина, «как жену чужую», притаился, и глядит вниз, выжидая «завтрак». И как только солнце поднялось до середины кроны акации, «завтрак» было подано – на нижних ветках березы, не подозревая о присутствии кота, расселись воробьи. Ух, как аппетитно глянул он на деликатес! Но у них свои дела. Они тут же перебрались на прутики – ниточки, которые свисают с березы чуть ли не до земли, и, уцепившись коготками, зависли головами вниз.

«Что за поза? – рассуждает кот. – Впервые такое вижу! Странно. Мороз-то – двадцать один! А они цирковые номера выделывают. Ну, шуба – ладно. Я тоже – в шубе. А вот – ноги? Босые ведь. Не хватало еще воробьиного кашля…».