Евгений Петропавловский - Жена, любовница и прочие загогулины

– Брешет, наверное?

Внутри ничто не отзывалось. А глядеть куда-нибудь в наружную неопределённость было и подавно бесполезно. Что он там мог различить хорошего? Ничего, никакой подсказки, одно сплошное расстройство с беспросветными перспективами. Всё, из чего состоял окружающий мир, противоречило сейчас ощущениям Чуба. Потому он с видом больного животного закрыл глаза и, уперев локти в колени, спрятал лицо в трясущихся ладонях.

Давно ему не приходилось испытывать таких умственных затруднений. Экая расколдоба на пустом месте! Ему бы забыть обо всём и успокоиться, да куда уж там. Жизнь в эти мгновения казалась Чубу удивительно неправдоподобной. Прямо как многосерийный кинофильм – мексиканский или бразильский, в котором только и делают, что изображают страсти и льют щедрые слёзы на пустом месте.

Впрочем, он не собирался до скончания времён существовать в мире абстракций. Да и расходовать себя на слёзоточение Чуб не предполагал. Ему просто хотелось угадать, что за байда с ним приключилась. И как существовать дальше в благоприятном направлении, исходя из приключившегося.

– Мне ухаживать некогда. Вы привлекательны, я чертовски привлекателен. Чего зря время терять?

(Художественный фильм «ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО»)

– Ваня, я ваша навеки!

(Мультипликационный фильм «ВОЛШЕБНОЕ КОЛЬЦО).

Множество невысказанных вопросов гнездилось в нём безвыходно и болезненно. Надо было как-то поступить, что-то с ними поделать; однако Чуб не знал, куда их девать, эти вопросы. И самому было некуда деваться.

Всё ещё не в состоянии прийти в себя от изумления, тусклый, словно иножитель, Чуб несколько минут одеревенело сидел на кровати. Ни жив ни мёртв, без движений и звуков. Потом отнял от лица ладони. Кряхтя, протянул руку к спинке стула, на которой висела как попало брошенная одежда; и, пошарив кончиками пальцев в кармане рубашки, достал оттуда смятую пачку «Примы» и спичечный коробок.

– Жена… – повторил оторопелым шёпотом, ощущая, что его мысли перепутались куда хитросплетённее, чем любой тёмный лабиринт с доисторическими чудовищами за каждым поворотом. – Может, мне послышалось? Не по-настоящему всё это как-то. Я не слепой кутёнок, чтобы тыкаться в любую дыру безразборчиво… Нет, ну тыкаться-то, в принципе, могу куда пожелаю, но ведь не для долговременных отношений, чёрт меня раздери.

В пачке оставалось две сигареты. Чуб подцепил одну грязными ногтями; расправил её и с полминуты рассеянно вертел в пальцах. Затем сердито потряс головой, словно желал избавиться от наваждения; и, прикурив, с наслаждением наполнил лёгкие дымом.

Разум блуждал и толкался в закрытые двери, но безрезультатно. Чуб не понимал, что происходит. «Или на самом деле ничего не происходит, и всё это просто заковыристая похмельная марь?» – подумалось ему со спасительным проблеском. Однако проблеск быстро погас, оказавшись обманом.

Всё в мире зависит одно от другого или ещё от чего-нибудь: мало ли какие загогулины могут выступить на поверхность. Но у всего должны иметься причины и следствия, а Чуб сейчас зависел от непонятного. Совсем недавно жизнь обещала распушиться весенним цветом, но как-то вдруг перешла в угар и горячечный выхлоп; чувствовать это было тревожно.

Вполне вероятно, что он говорил отцу и матери необдуманные слова, а может, ещё и пытался подтвердить свои слова разными жестами и другими действиями, и вообще посильно чудил в знак веселья и окончания воинской службы. Но жениться? Нет-нет, это ни в какие ворота невозможно просунуть. При всём старании. Хоть узлом закрутись, невозможно!

От такого у кого хочешь мозги закувыркаются в черепной коробке.

Чуб привык верить только в то, что казалось ему закономерным и справедливым. А в остальное верить не видел ни малейшей возможности.

Солнце било прямо в окно. Его пустоструйные потёки разбегались по стеклу в разноцветном переплясе, отбрасывали блики на стены, слепили глаза. Пыль плавала в полосах света, наклонно приткнувшихся к половым доскам. Сбоку доносилось мерное постукивание. Чуб поднял взгляд на стену справа от себя и понял: это тикали часы. Содрать бы их с гвоздя да шарахнуть об пол, чтобы не мешали ходу мыслей. Но, во-первых, лень, а во-вторых, батя будет гавкать.

Мысленно превратившись в древнего бородатого старика, он воображаемыми руками взял себя за бороду и дёрнул изо всех сил. Однако ощущения болезненной убыли волосяного покрова не появилось, и успокоиться посредством придуманной реальности не удалось.