Геннадий Мурзин - Брызжет юмором народ. Сборник национального анекдота

– Марфа Даниловна, – Никита Сергеевич, впечатлившись рапортом труженицы села, остановил рассказ, – результаты твои прекрасные, но не смогла бы ты, за счет внутренних резервов, добиться удоев от каждой коровы в две тыщи литров?

– Смогу! – по-пионерски бодро, совсем не раздумывая, ответила доярка.

– Ну, а три тыщи? Вытянешь, Марфа Даниловна?

– Если постараюсь, то смогу, Никита Сергеевич.

– Ну, а четыре тыщи?

– Ну… Если рискнуть, то смогу и четыре тыщи.

Хрущев, придя в полный восторг, решил пойти до конца

– А пять, пять тысяч!

– И пять тысяч смогу надоить…

Хрущев прервал Марфу Даниловну. Он вскочил со стула и замахал руками.

– Видите, товарищи, видите, каков потенциал у советских тружениц села! Им – любые планы по плечу! Создай советским людям соответствующие условия – и они горы своротят.

– Никита Сергеевич…

– Что-то еще, умница ты этакая, хочешь сказать?

– Смогу, понятное дело, и пять тысяч литров надоить, если надо партии и правительству, только…

Доярка замялась.

Хрущев подумал, что колхозница смущается. Поэтому поощрительно сказал:

– Ну-ну, не скромничай. Выкладывай, что еще у тебя?

– Никита Сергеевич, я надою и больше, но… Боюсь, что это будет уже не молоко, а вода голимая.

Полковник Митрошкин, для которого честь русского офицера превыше всего, на редкость честен, поэтому среди дружков закадычных слывет рубахой-парнем, а среди подчиненных – крутым отцом-командиром. Я, говорит он, – не дипломат и, говорит, всяким там подтанцовкам либо расшаркиваниям не обучен; я, говорит, – обычный русский вояка, пропитанный огнем и порохом, и потому, добавляет, рублю матку-правду в глаза.

В самом деле, Митрошкин блюдёт офицерскую честь как ничто другое, блюдёт даже в мелочах, блюдёт до того, что корпусной генерал обычно при встрече похохатывает и снисходительно похлопывает по широченной спине. Быть тебе, говорит, генералом, если, добавляет, опять же похохатывая, меня переживешь.

– Как, переживешь? – спрашивает ласково полковника.

Тот вытягивается в струнку, так вытягивается, что даже начавшее расти брюшко куда-то пропадает, а лысина на затылке запотевает и от того на солнце начинает поблескивать.

– Никак нет! – гаркает Митрошкин и добавляет. – Ваша жизнь, товарищ генерал, вечна и для российской армии бесценна.

Командир корпуса тычет жирным кулаком в то место, где только что у командира бригады был животик, и ласково говорит:

– Так держать!

Ну, он так и держит уже несколько лет подчиненное ему воинство. Воспитывает во всяком исполнительность. Крут, конечно, иногда, но в российской армии без требовательности – никуда.

Вот и сегодня… Вышел по утру на крыльцо штаба бригады, потянулся до хруста в мощных суставах, оглянулся и что видит? А непорядок видит. И по гарнизону несется его оглушающий рык:

– Где эта рыжая харя?! Сюда его!

И не надо лишних слов: все знают, о ком речь. Через минуту перед ним столбом вырастает «начхоз», то есть заместитель по этой вот самой части. Объяснений для него не требуется: знает загодя, что будет жарко, а потому загодя вытащил носовой платок.

Полковник долго и пристально смотрит на трепещущего майора, до того долго, что у виновника члены начинают затекать. Невмоготу уже, но крепится и молчит, потому как не хочет раздражать командира – себе дороже.

Наконец, полковник цедит сквозь плотно сжатые зубы:

– Почему, моченая рожа, приказание не исполнил, а? – Пугающе ласков Митрошкин. Лучше бы, по мнению, «начхоза», – сразу и в рожу. Куда было б определеннее, а то стой тут дурак дураком и соображай (этим, кстати говоря, заниматься для майора смерти подобно), ищи причину командирского гнева. Полковник широким жестом обводит газоны, что справа и слева от штабного крыльца. – Ты почему, подлая морда, до сих пор не покрасил? Сегодня – пятница, а в понедельник – из округа прибудет инспекторская проверка. Чуешь?

– Так точно, товарищ полковник! Отлично чую!

– Не я ли тебе говорил, что прибывающий генерал терпеть не может несвежих газонов?

– Так точно, говорили!

– Ну и?..

– Я, товарищ полковник…

– Хочешь подставить своего благодетеля? – Он говорит совсем уже тихо, чем приводит в полное отчаяние «начхоза». Куда привычнее, если бы обложил крепенько так со всех сторон. – А знаешь, на что ты годен без меня? Выведешь из себя, а тогда… Метлу в руки и айда подметать дорожки.