Эдуард Струков - Оно мне было надо. Вертикальные мемуары

пребывая в полном душевном раздрае.

Бесило тупое лицо луны за окном,

визгливый смех соседок за стеной,

лязг трамваев, уходящих в депо.

Советоваться было не с кем.

Выхода тоже не было.

Он мог смело паковать

свой задрипанный чемоданчик,

ехать в общем вагоне назад,

в пыльный сонный посёлок,

пить с корешами «бормотуху»,

устраиваться на завод,

потом идти в армию,

тогда как раз брали в Афган…

Можно было наврать самому себе,

отпустив всё на самотёк,

проболтаться в общаге до конца экзаменов,

не найти себя в списке —

ах, как неожиданно! —

и вернуться к родителям,

обманув себя и других имитацией

честно выполненного долга.

Но как было бы потом жить с этим дальше?

…Они были похожи в тот день

на героев индийского кино.

Белые брючки, цветные батники,

кожаные туфли на каблуках,

маслянистые глаза с поволокой —

весь вид Оганесянов показывал:

«Жизнь удалась!»

Они кокетничали с девушками,

громко смеялись, показывая всем,

какие они храбрые и весёлые парняги.

О, если они были чуть поскромнее,

если бы не так беззастенчиво

показывали своё превосходство!

Как только Степанов увидел их,

в его больной голове взорвался

холодный обречённый,

но очень яростный огонь,

настоящий пламень гнева.

Кто-то неведомый внутри него —

не иначе как сам дьявол, конечно! —

утробно и страшно захохотал.

Наверное, именно так панфиловцы

бесстрашно бросались под танки…

«Брат, памагы!» —

да, Степанов сделал за них контрольные,

но решил при этом их задачи так,

чтобы не оставить этим «танцорам диско»

никаких шансов даже на несчастные «тройки»!

И через пару дней

он с великим наслаждением

увидел у списка с оценками

расстроенные лица футболистов.

Оганесянам очень хотелось тогда

изрядно поколотить очкастого недотёпу,

они прыгали вокруг скамейки,

как будто два злобных павиана,

ругаясь вполголоса и брызжа слюной,

но тут, на великое счастье степановское,

из института вышла компания

знакомых ребят-чеченцев,

и незадачливые футболисты

как-то очень резко ретировались.

«Что случилось?» – спросили у него,

и Степанов с невероятным облегчением

под общий дикий хохот

рассказал всю эту историю,

потом ещё раз, и ещё,

и вскоре она превратилась в легенду,

которую наконец-то однажды

рассказали ему самому…

Хотел было Степанов признаться в том,

что истинный герой этой истории – это он,

но как-то поскромничал.

Да и нечем тут было гордиться, честно говоря…

Что ещё остаётся добавить?

Через пару месяцев попал Степанов

с ребятами на футбольный матч СКА

и увидел на поле Оганесяна,

правда, какого из братьев,

так издали толком и не разглядел.

Но совесть его немного успокоилась.

До Диего Марадоны Оганесяну

было, конечно, ещё ой как далеко,

но в бутсах, с мячом посреди грязного поля,

он смотрелся явно на своём месте.

Тема сочинения на экзаменах в институт

жарким летом восемьдесят второго

была простой, знакомой и благодатной:

«Образ Ниловны в романе Горького „Мать“».

Степанов творил вдохновенно и легко,

избегая сложноподчинённых предложений,

зная по опыту, что именно там можно легко найти

все проблемы со знаками препинания.

Сосед по парте, некий Боря Шевчук,

чьё имя и фамилию Степанов без труда прочёл,

скосив глаз в чужую корявую писанину,

пребывал в насморочном состоянии,

шумно всхлюпывая распухшим носом,

что очень раздражало всех его соседей.

Степанов зафиналил в меру пафосный текст,

он научился клепать такие на раз-два,

его школьная учительница, парторг школы,

млела, зачитывая классу с подвыванием

каждое сочинение лопоухого пионера,

все они чем-то напоминали передовицу «Правды» —

этакие политически выверенные опусы

в духе социалистического реализма.

Много лет спустя Степанов понял,

что с младых ногтей был талантливым версификатором,

недаром же он писал сочинения за друзей

ровно на те оценки, которые им требовались —

и ни один учитель никогда не смог предъявить ему

авторство сооружённого таким способом творения.

Он проверил написанное и начал вертеть головой,

высматривая вокруг симпатичных абитуриенток,

усердно пыхтящих над выданными им листами бумаги.

– Юноша, вы что, уже закончили?