Кристина Устинова - Клуб для молодых писателей

– В какой лжи? – сказал Йозеф.

– В обычной. Я прочитал стихотворение о рабочих, а одна особа назвала его лживым и слишком вычурным.

– Соизвольте-с прочитать-с, – сказал Фундук.

– Ну ладно. Он называется «Обращение к капиталистам». Слушайте:

Рабочий класс не любит вас,

Рабочий класс не должен вас

Кормить.

Мы работаем на вас,

А вы нам: «За НРП!»

Но я скажу лишь так:

Нужны мы вам, а не НРП.

Вы – властелин богатства,

А мы – его рабы.

Но мы хотим от государства

Поддержки, помощи и любви.

Знаю, конец не за горами,

Возложит он на вас венец,

И придет всему конец:

Гнету, смраду, голоду.

Восстанем ж наконец!

В наступившей тишине Фундук встал и так громко захлопал в ладоши, что позади него затрясся шкаф.

– Браво! Браво! Всеми руками-ногами «за», есть такая проблема-с.

– А в чем здесь смазливость? – сказал Йозеф. – Ну да, строчку про «поддержку, помощь и любовь» со стороны НРП я бы убрал, но в чем проблема-то? Как есть, голая правда жизни.

– Увы, нет, – сказал Иосиф и вздохнул. – Тут просто у нас одна есть дама, зовут ее Джута. Она вообще, похоже, не любит меня.

– Господи, да плюнь на эту сучку!

– Я бы плюнул, если бы она не была главным редактором клубной газеты «Известия». По сути… по иерархии она второй человек по старшинству после Ульриха, его правая рука, и достаточно много людей, кто к ее мнению прислушивается.

– И чего, у них своего мнения вообще нет?

– Даже если есть, многие из газеты боятся его высказывать, не хотят с ней связываться.

– Так и плюнь на это.

– Но я хочу попасть в редакцию. Мне интересно, хочется тоже быть как можно ближе к клубу.

– А я считаю-с, – сказал Фундук, – это потому, что она опасается, – ИК! – как бы ты чего такого не написал-с. Сразу после выпуска в массы все закроют-с.

– Нет, клуб пишет исключительно для себя, и наши газеты, как правило, не покидают его стен. Я читал пару выпусков, которые Министерство пропаганды и цензуры просто не пропустило бы. А насчет Джуты – я и не думал, что она такая категоричная.

– Почему она на тебя так-с?

– Потому что я не просто так рассказывал ей стихотворение; оно должно было стать моей «визитной карточкой» в редакцию. А Джута просто разгромила меня!

– Значит, ты ей нравишься-с.

– Если бы так… Это еще ладно, она меня лжецом представила. Говорит: «Мол, не пахал и теперь что-то вякаешь про работу! Иди лучше и сам поработай, я-то вот в пекарне третий месяц уже работаю по восемь часов, сама знаю, что такое труд». Я же не оставил ее слова просто так и пообещал, что устроюсь.

Фундук неожиданно вскочил и всплеснул руками.

– Надо же-с: три месяца в пекарне – только подумать-с! А я-то, я уже двенадцать лет-с как на гробу своем несу, разгружаю товары на фабрике-с. И ничего, терплю-с!

Он с грохотом плюхнулся в кресло, несколько книг с полок упали, и Иосиф даже вздрогнул от столь внезапной вспышки, уставился на Йозефа. Тот улыбнулся, положил руку ему на плечо и сказал:

– Не сердись, просто сегодня у нас тоже был трудный день.

– Вы что, работали?

– Да, решили взять подработку на сегодня, чтобы заработать пару лишних монет. Там сейчас такие страсти происходят! Короче, вот, послушай.

И он рассказал. Уже давно на их фабрике по производству мебели ходили слухи о том, что начальство собирается увеличить продолжительность смены с восьми до десяти часов в день. Сначала их не воспринимали всерьез, это были просто грязные сплетни, на которые мало кто обращал внимания. Но неделю назад начальство, а именно директор Даммер, подкрепил слухи, пожаловавшись на то, что рабочие не всегда успевают выполнить ежедневную норму, а поставки в магазины не могут ждать. Тогда один из этаких «грязных сплетников» напрямую, при всех задал вопрос: «Так что же вы будете делать? Неужели увеличите нам рабочий день или сократите обеденный перерыв? Черт возьми, мы же работаем до седьмого пота!» (Тем более точных указаний в законе относительно трудового дня нет: только не более двенадцати часов для любого графика работы, не считая суточных смен). Все в полном молчании повернулись к Даммеру, тот лишь пожал плечами и сказал: «Поживем – увидим». Послышалось недовольство, претензии и возмущенные возгласы, однако директор молча удалился, и на этой неприятной ноте лекция закончилась.

Бунта никакого не последовало, однако сплетни стали все навязчивее и грязнее: обещают то обеденный час урезать, то сделать суточную смену без перерыва на сон, то вообще пойдет сокращение недовольных работников. Вчера – то есть в пятницу – директор развеял все сомнения и сообщил о сокращении обеденного перерыва с шестидесяти до тридцати минут. Йозеф и Фундук не участвовали в дальнейших событиях, но вскоре стали невольными свидетелями того, как небольшая банда из их же смены направилась в кабинет Даммера. Тот подготовился, выставил всю охрану, которая пропустила только самого тихого человека. Он от лица всех рабочих, всего пролетариата и Интернационала направился к директору, а вернулся печальный и с новостью: «Он говорит: еще одна выходка – и всерьез задумается о продлении рабочего дня». Воинский дух испарился, бунтари ушли, а Йозеф с Фундуком решили пока не вмешиваться. Ну и черт с ним, решил Ренау, велика ли потеря? Но Фундук считал иначе и загорелся идеей забастовки; сказал, что завтра специально выйдет на подработку. Он оставался тверд в своем намерении, сколько бы Йозеф ни призывал его к голосу разума. «И чего мы добьемся? Все равно отдохнем только в гробу». – «Всегда есть шанс на лучшее-с».