Игорь Маслобойников - Ибо однажды придёт к тебе шуршик… Фэнтези времён плаща и шпаги

– Не накормил. Поторопился, – как можно безотносительнее попытался оправдаться незадачливый укротитель лошадей.

– Угу, – кивнул Неве́ра и добавил так же безотносительно: – Тоже мне, шуршик. С морды заходить надо, с морды!

Как все существа невысокого роста, Крошка Пэк был чрезвычайно подозрителен. Ему во всём мерещились козни, подножки и подставы. Однако при всей подозрительности и язвительности где-то глубоко внутри он был наивен и очень мил. Подобное поведение надёжно скрывало глубоко ранимую натуру. Являясь по своей природе отъявленным холериком, он жаждал кипучей, деятельной самостоятельности. Интересы его распространялись буквально на всё, что попадалось на пути. В этот раз ему подвернулась лошадь, и терять такую удачу, разумеется, не хотелось, посему приходилось рисковать и не только собственными ушами.

Настроение Тихого Тука было не бог весть. Потому, толкаемый в спину могучим дуновением южных ветров, он пачкал то́пы 3 3 То́пы – обувь шуршиков, сшиваемая, как правило, из бычьей кожи. (Прим. автора.) дорожной пылью, пересекая островок дикого ковыля меж герцогскими владениями, границей которых была кромка леса за его спиной, и дебрями диких лесов севера, в кои только предстояло углубиться десятью минутами позже, дабы, спустя час, выйти к за́мку – логову Большого Бло. В те времена, о коих здесь повествуется, ковыль был необычайно высок и, несмотря на ветер, что гнул его к земле, от шуршика виднелась лишь макушка с поникшими, точно лютики, ушами. Тук возвращался в замок. И то, что дело, доверенное ему Большим Бло, по наведению «ужаса» на близлежащие окрестности в очередной раз провалилось, внушало к собственной персоне искреннее презрение, от чего на душе от ушей до самого копчика было нестерпимо гадко. Он с паническим страхом осознавал, что узнай Бло о его промахах, неотступно преследующих в последнее время, по загривку бы не погладили, а ещё, пожалуй, устроили бы «тёмную» с соляными ваннами. Кукузик же, недавно покрывшийся едва окрепшим пушком, после последней экзекуции хорошо помнил их прелесть. Однако, что он мог поделать? Если б можно было управлять удачей! Ах, если б это было бы в его власти! Но он – шуршик-неудачник, и этим всё сказано. Когда остальные дознаются до этого, его и без того короткий век, даже не овеянный толикой славы, кончится. Шуршики не жалуют неудачников. Их изгоняют, ибо правило древних гласит: «Принёсший на плечах скверну неуспеха множит печали, сеет смятение и раздор, порождая в мятежных сердцах сомнения, кои в будущем грозят клану вырождением…» Так тумкал Тук, с ужасом ощущая, как кровь в жилах превращается в вязкую смолу, пропитанную страхами и отчаянием. Шествуя в дебрях ковыля, нависающего по обе стороны дороги и волнуемого ветром, он источал потоки ругательств и, то и дело останавливаясь, выразительно разводил лапами, не находя ответов на вопросы, что, подобно пчелиному рою, носились в его голове в поисках истины.

Именно в такую минуту ковыль подозрительно зашуршал, отчего уши рыжего самоеда непроизвольно вскинулись, предчувствуя опасность. Он шагнул в сторону и резко обернулся. На него, чуть скосив голову в бок и, словно бы разглядывая, смотрела… курица чёрной масти, которую он давеча окрестил «Чернушкой».

– Ты чего увязалась за мной, а? – прищурился шуршик. – Поиздеваться решила?

Чернушка смотрела на горе-похитителя то одним, то другим глазом и что-то себе думала. Казалось бы, Тихоне следовало просто схватить её, свернуть шею, запихнуть в мешок и сделать запись в строке меню о курином супчике на ужин, например, или там фрикасе из кусочков филе пернатой красотки в сливочном соусе, опять же ножки её в горчично-медовом маринаде – разве не прелесть какая вкуснятинка получилась бы! Но что-то внутри дрогнуло, и любитель окорочков умилился.

– Шла бы ты домой, – пробурчал он не без удивления самому себе. – Ты же для меня только пища… Ну, принесу я тебя домой, ну ощипаем тебя… И не стыдно будет? А потом ведь всё равно съедим…

Но Чернушка продолжала вертеть головой, с любопытством разглядывая крупного, относительно неё, разумеется, рыжего зверя. Так они и продолжили свой путь в неуверенном смущении по отношению друг к другу, пока не оказались в лесу.

Здесь Тук остановился, потянул носом воздух и углубился в заросли можжевельника, росшего вдоль дороги. Пернатая преследовательница непонимающе посмотрела ему вслед, окинула дорогу тревожным взглядом, хотела было вопросительно квохтнуть, но передумала и тоже растворилась в дикой поросли.