Микки Нокс: Психиатры шутят. Краткое руководство по разведению тараканов

– Я бросил брыль, – говорит он, – навернул дрын. Ну такой, кругловатый, которым наподкрутят махину.

– Руль?

– Да. Брыль. Докор, давайте забодня перекатим. Калоша бучит.

– Голова? У вас болит голова?

– Да. У лихого газа. Между слез. Иподально.

Это не дефект речи, это нарушение ее понимания. Антону тяжело беседовать с людьми. Они говорят на каком-то малознакомом ему языке, в котором он с трудом улавливает еле знакомые созвучия. Поэтому общаться ему проще жестами. Читать он тоже разучился – на табличках в госпитале написаны какие-то дикие сочетания букв. Сам же Антон пишет вместо своего имени «акнлпор», вместо слова «машина» (ему показывают автомобиль на картинке и несколько раз медленно повторяют «ма-ши-на») он неуверенно выводит длинный ряд согласных, на целую строчку. Неврологи и логопеды умеют справляться с некоторыми проблемами при афазиях. И хотя терапия Антону предстоит длительная, у него есть шанс опять вернуться в мир, полный разумных слов и смысла.

Эдельфрида С. – гебефреник. Ей хорошо. Ее врач, известный немецкий психиатр Манфред Люц, автор бестселлера «С ума сойти, мы лечим не тех!», любит гебефреников. С точки зрения доктора Люца, не только психиатра, но и теолога, лечить надо лишь тех, кто страдает от своего душевного нездоровья. А гебефреники – очень счастливые люди. Правда, если гебефрения, как у Эдельфриды, сопряжена с инкурабельной опухолью мозга, жить им все-таки лучше в клинике. Гебефрения – это всегда великолепное, веселое и шутливое настроение, даже если поводов для радости, с точки зрения окружающих, у гебефреника нет никаких. Например, прикованная к постели шестидесятилетняя Эдельфрида страшно веселится, когда рассказывает, почему ей нельзя сделать операцию и поэтому она умрет через полгода.

– Брык – и откину копыта! – хохочет она.

– А вас это не печалит? – спрашивает доктор Люц.

– С чего бы это? Какая чепуха! Какая мне разница – живая я или мертвая?

Ничто на свете не способно огорчить или расстроить Эдельфриду. Она плохо помнит свою жизнь, смутно понимает, где она находится, и понятие «я» практически ничего для нее не значит. Она с удовольствием ест, только иногда опуская ложку, чтобы всласть посмеяться над видом капусты в супе или попугать куском булочки медсестру либо доктора.

– Ав-ав! – говорит она и заливисто хохочет.

– Это у вас собачка? – спрашивает врач.

– Да что вы, доктор! Это же булочка! И с такими вот мозгами вы еще собираетесь меня лечить?! Вот умора!

«Строго говоря, – пишет Люц, – Эдельфриды с нами давно уже нет. Ее личность уже ушла, оставив после себя вот это чистое чувство юмора в теле умирающей женщины».

Вернемся к доктору Саксу, собравшему, пожалуй, самую яркую коллекцию безумств в современной психиатрии. Одна из глав его книги «Человек, который принял жену за шляпу» посвящена 27-летней пациентке по имени Кристина. Кристина была совершенно нормальным человеком, в госпиталь она попала из-за необходимости операции на желчном пузыре. Что произошло там, какая из мер предоперационной терапии повлекла за собой такие странные последствия – осталось невыясненным. Но за день до операции Кристина разучилась ходить, садиться в постели и пользоваться руками. К ней пригласили сперва невролога, потом доктора Сакса из отделения психиатрии. Выяснилось, что по загадочным причинам у Кристины исчезла проприоцепция – суставно-мышечное чувство. Часть теменного мозга, ответственная за координацию и ощущения своего тела в пространстве, стала работать вхолостую. Кристина почти не могла говорить: она не знала, как управлять голосовыми связками. Взять что-то она могла, лишь пристально следя глазами за своей рукой. Больше всего ее ощущения напоминали ощущения человека, заключенного в тело робота, которым можно управлять, правильно и последовательно дергая рычаги.

«Перестав получать внутренний отклик от тела, – пишет Оливер Сакс, – Кристина по-прежнему воспринимает его как омертвелый, чужеродный придаток, она не может почувствовать его своим. Она даже не может найти слова, чтобы передать свое состояние, и его приходится описывать по аналогии с другими чувствами.

– Кажется, – говорит она, – что мое тело оглохло и ослепло… совершенно себя не ощущает…»

Восемь лет терапии и усердных тренировок понадобилось для того, чтобы женщина снова смогла двигаться. Ее учили переставлять ноги, следя за ними глазами. Ее обучали заново говорить, ориентируясь на звук своего голоса. Сидеть не заваливаясь она училась, глядя в зеркало. Сегодня человек, не знающий диагноза Кристины, не догадается, что она больна. Ее неестественно прямая осанка, выверенные жесты, артистические модуляции голоса и старательно освоенные выражения лица воспринимаются незнакомыми людьми как искусственность и напыщенность.