Евгений Сапожинский - Интервью с самим собой

Я. Нет, плоско мыслишь! У него возникает ну очень умный разговор с инопланетцами, это ведь драма как-никак!

Я. А Наташа?

Я. Ее положили в анабиоз! Гаденыши!

Я. Ну хоть не убили, и то слава Богу.

Я. Саша, значит, начинает качать права: да какого хрена, собственно, вы что, обуели? Контакт, мать вашу! Да в гробу я видал такие контакты!

Я. Слушай, а ведь ты, читая на тот момент только фантастику «ближнего прицела», что имел в виду?

Я. Да что имел, то и введу! Задолбал, понимаешь! Там была любовь, Любовь с большой буквы, включился или нет, тупица?

Я. Ага.

Я. Ну вот, говорят зеленые, на фиг она нам тут нужна. Валите на свою несчастную Землю.

Я. И они сваливают.

Я. Да. Хавают хот-доги, которых, впрочем, тогда не было, и идут в свою гребаную школу. А Марь-Иванна…

Я. Стоп!

Я. Ну вот, ты понял, какой я ботвой занимался?

Я. А дальше тебя накрыло по-серьезному.

Я. Да! Меня пришибло по кино, и я занялся драматургией. Блин! Как перечитаю «Город без огней», так просто плачу. Умел же писать, подонок! Сейчас так не могу.

Я. Теперь ты пишешь круче.

Я. Спасибо. Но вот приколись, в чем фишка. Признак дилетантизма — это когда автор использует свой жизненный опыт прямо, что ли, вынимая его из себя. Очень мучается, понятно, но что делать? Работа писателя очень, ну очень, поверь мне, похожа на работу актера. Тут те же тараканы: нельзя слишком вживаться в образ, система Станиславского погубила много дарований. Не Станиславский виноват, а плохое понимание его системы. На премьере можно сыграть гениально. А потом — нервный срыв, дурдом. Так к чему это все я? К тому, что писатель — актер? Да-а… Тяжело писать.. Особенно любителю, который поставил себе планку профессионала.

Я. Зачем ставить такую планку?

Я. Иначе и жить не стоит. Либо я делаю хорошо, либо не делаю никак. Ты, наверно, посчитаешь меня сумасшедшим, но вот что я думаю: нет смысла писать хуже того, кто это сделал до тебя. Но пишу! Если только для зарабатывания денег, но это та же проституция. Против которой я, впрочем, в принципе ничего не имею. Если я пишу хуже Стругацких или Лема, так зачем я в этом мире нужен?

Я. Горячишься.

Я. Отнюдь! Мы не зря проявились в этом мире! У каждого своя миссия! Вот, мля, патетика! Извини за визгливый тон. Ладно, дальше. Потом у меня было несколько гениальных рассказов — вот бы их сейчас почитать! Хотя теперь они наверняка показались бы мне лажовщиной. Но тогда вставляло, и жаль, что я их потерял. Дал, дурак, одному челу и он «зачитал». А какие были образы! Например, судьба очков.

Я. Очков?

Я. Да. Одна барышня обронила очки в снег, пошла себе дальше, села в трамвай и уехала. Очки продолжили свою жизнь. Их приключения были весьма интересны. Ну да хватит ностальгировать. В 1985-м меня пробило на философию, правда я сам этого не понял. Но написал инсценировку «Поводыря крокодила».

Я. Михаил Анчаров?

Я. Он самый. Типичный шестидесятник. Я такой же чудак в душе. Ну вот, написал. И показал Учителю. Это был Юра Макусинский. Кайфовый чел! С головой! Блин, ништяк, люблю его! Он меня похвалил. А Юра, надо сказать, на похвалы скуп. Тут, видимо, в припадке скромности, я ему сказал: Юрий, я ведь ничего не писал, только расставил реплики, ну и помозговал, как это будет выглядеть на сцене. Тут он мне вот что сказал: работа есть работа, ты авторский текст немного переосмыслил, и написал. А это, знаешь ли, немало. Он взял рукопись и буквально на первой странице выцепил из меня (Анчарова?) такую глубокую философскую мысль, что я закачался.

Я. Ты ее помнишь?

Я. Конечно. Образ пьяных велосипедистов у церкви — Юра нехило прогнал, что идея велосипеда отталкивается от круга, а что такое церковь? Ну, это понятно. Так вот, церковь и велосипед — это движение на первый взгляд по кругу, а по сути — в бесконечность. Мне было семнадцать лет, и эта мысль меня впендюрила.

Я. Чем еще порадуешь?

Я. Дальше — полный кошмар. Я начал писать киносценарий «Космический бог» по Дмитрию Биленкину. Тогда эта повесть меня изрядно трепыхнула. Я уже учился на первом курсе ЛКТ, у меня нашлись единомышленники, такие же, как я, сумасшедшие. Более того: мы стали сей сценарий воплощать в жизнь. Трудно вообразить, какой это был кошмар. Шестнадцать миллиметров!

Я. Все мы родом… Оттуда…

Я. Яволь, херр лейтенант. Как мы это снимали: в квартире, понятное дело. Натянули на дверь фольгу — типа металлическая. Над ней должны были висеть две лампы, красная и зеленая. Вход (выход?) разрешен и нет. В общем, полная чума. А по сюжету советский психолог Андрей Полынов борется с космическим террористом по фамилии Гюисманс и в конце концов одерживает над ним победу. В основном мозгами, что интересно. Хотя ему приходится и руками помахать. Эта книга — странный жанр, психологический боевик. Можешь представить себе такое?