Ипатий Лютый (Казанский): Сказки русского мира (беспощадные, но со смыслом)

– А теперь «Эх сез матур кызлар!» – заорал он, дико засвистев, перекрывая пьяное: «А утки уже летят высоко…», которое звучало в пятый раз за вечер. – Давай, ботан! Ты чё, не понял? Ты чё, чмо, русского языка нэ понимаэш? Давай «Эх сез матур кызлар» играй!

И тут же запел по-татарски:

Володя изо всех сил старался подобрать аккорды и нащупать ритм. Но пальцы, огрубевшие от тяжелой работы, таскания гусеничных траков, мытья гор посуды в нарядах по кухне, плохо слушались. Да к тому же играл он стоя, перекинув гитару через плечо на тоненькой веревочке. Сесть не мог ввиду онемевшей от избиения задницы, одно прикосновение к которой вызывало судорогу во всем теле.

Хохот в казарме стоял несусветный.

Колченогий татарин, упившись водки с пивом, крутился вокруг себя, и орал какую-то дикую варварскую чушь. К нему присоединились братья по национальности. И вот уже целый хоровод жилистых косоглазых парней в грязных майках и синих линялых трусах топчется посреди казармы, заламывая руки над головой, и, полузакрыв глаза от удовольствия, орет:

Вдруг Батыр Нургулиев, как пума, бросился на Вована, сорвал с шеи гитару и обрушил деку прямо на голову молодого солдата:

– Ты чего играешь, сука! Я тебе пальцы нахуй поломаю за то, что такую песню испохабил!

Когда же Володька упал, он сразу от слов перешел к делу. Ухватив пацана за ноги, Батыр вместе с соплеменниками потащил москвича ко входу в казарму, где располагались двери. По старой татаро-монгольской традиции пацаны засунули пальцы горе-музыканта в дверную щель и принялись доказывать «ебаному москвичу» его неправоту в вопросах народной музыкальной культуры, приговаривая: «Я твою маму ебал! Я твою маму ебал!».

Остальным было похуй. Праздник продолжался до глубокой ночи.

На следующий день Володьку забрали в лазарет. Естественно, дело замяли, а начальству доложили, что молодой боец неизвестно откуда достал бутылку водки, выжрал ее всю под одеялом и упал с лестницы, поламав себе пальцы и отбив зад.

Сам Вован не мог дать никаких показаний, ибо два дня был без сознания. А когда пришел в себя, только и повторял: «Я твою маму ебал! Я твою маму ебал!»

Через две недели его комиссовали с диагнозом «Глубокое психическое расстройство со склонностью к членовредительству».

Узнав о такой беде, прабабушка наконец умерла, и они с мамой стали жить одни в большой квартире на Пречистенке.

Однажды, это было уже в середине двухтысячных, Вован-Ботан отправился с матушкой на прогулку в район Патриарших прудов.

Был жаркий майский день. Серые птицы плавали по воде. На одной из лавок, где когда-то Воланд беседовал с Берлиозом, сидела компания нерусских людей, пила пиво из бутылок и громко не по-нашему разговаривала. Вдруг Володенька встрепенулся. Кто-то из компании громко закричал: «Я его маму ебал!»

«Домой! Домой!» – затрусил головой Вован-ботан и, крепко уцепившись маме в руку, потащил ее прочь.

Всю ночь он дрожал под одеялом от жутких кошмаров, которые обрушивались на него волнами. Владимиру казалось, что всю Москву обступило черное страшное войско. Узкоглазые дикие люди, одетые в грязные майки и вылинявшие синие трусы, окружили их дом. Вот-вот они ворвутся в квартиру для того, чтобы убить и изнасиловать его мать.

Этого он допустить не мог!

В пол пятого утра, когда на улице только забрезжил далекий рассвет, Вован-Ботан тихо пробрался в кладовку, взял утюг, открыл дверь маминой спальни, подошел к кровати и несколько раз тяжелым острием ударил ее в висок. Потом же надругался над уже безжизненным телом.

Затем он вышел на кухню и включил телевизор, стоявший на холодильнике. В телевизоре повторяли концерт, посвященный Дню великой Победы. Певец Газманов исполнял песню «Господа офицеры».

Володя с наслаждением закурил запретную сигарету из пачки покойной матушки и, как бы отвечая всем тем, кто посягал на ее честь и достоинство, заявил: «Не будете вы ебать мою мать, чурки узкоглазые!»

Потом же принялся подпевать Газманову: «За Россию и свободу – до конца! Офицеры – россияне, пусть свобода воссияет, заставляя в унисон стучать сердца!»

Он смотрел телевизор три дня подряд и посчитал, что за это время Газманов там показывался сто восемнадцать раз. Ручкой ставил палочки на газете «Комсомольская правда», лежащей на столе. Он любил этого исполнителя и наизусть знал весь его репертуар, начиная от «Пропала собака» и заканчивая «Мои мысли, мои скакуны».