Владимир Горбань - Большой привет с Малого Узеня. Веселые рассказы. Избранное из избранного

Я написал, что жилье у меня скромное, владею в четвертом подъезде двумя комнатами общей площадью 43 квадратных сантиметра.

Ответили они мне буквально в тот же день:

«Здравствуйте, Владимир! Мы перечитали всю переписку и поняли, что Вы шутите. Смеялись мы с женой так, что с первого этажа прибежала наша перепуганная дочь, полагая, что мы сошли с ума. Спасибо Вам за ваш замечательный розыгрыш».

Единственное окно моей комнаты в коммунальной квартире выходит в крохотный дворик, где по вечерам на бревнышке, скрытом кустами сирени, собираются старички, курят на свежем воздухе и беседуют. Все они в прошлом типичные работяги, неиспорченные гуманитарным образованием, разговоры ведут незатейливые, обрывки которых доносятся до меня сквозь распахнутую форточку. Иногда мне интересно их слушать. И тогда я откладываю в сторону рукопись, закуриваю…

– Ну, как его, ну, тот самый! – кричит первый старичок. – Ну, песню он еще про лодочку пел в кино.

– Это, в каком кино? – недоуменно вопрошает второй.

– Ну, в том, где они вместе с этим играли, как его?

– С кем? – вступает в разговор третий старичок.

– Ну, с этим, как его там? Песню они еще пели про лодочку.

– Про какую лодочку? – не может понять четвертый.

– Ну, ты кино видел?

– Какое кино – то? – переспрашивает второй.

– Где песню пели, что ли? – злится третий. – Про лодочку?

– Ну да.

– С Крючковым, что ли?

– Точно, с Крючковым.

– Меркурьев?

– Ага, – радуется первый старичок. – Так вот этот самый Меркурьев у нас в локомотивном депо слесарем начинал.

– Да ну! Не может быть! – поражается второй.

– Точно говорю. Я сам с ним работал во втором цехе.

– Это, в каком же году? – язвительно вопрошает третий. – До войны что ли?

– Нет, сразу после войны.

– Да как же он мог работать в локомотивном депо, когда он в те годы в кино снимался? – спорит третий.

– Ну, значит, до войны.

– Меркурьев?

– Меркурьев.

– До войны?

– До войны.

– Да как же ты с ним в одном цехе мог работать, ты же до войны еще в школу бегал.

– Значит, после войны.

– Так после войны он же в кино снимался! – злится третий. – Он что же, сначала смену в депо отрабатывал, а после работы в Москве в кино снимался?

– Уж не знаю, как он все успевал, – оправдывается первый. Но у нас в цеху Меркурьев работал. Сразу после войны. Это точно.

– Так – то, быть может, другой Меркурьев? – предполагает второй старичок.

– Да нет, тот самый. Он еще про лодочку пел. Я хорошо помню.

– Не может быть! – пуще прежнего злится третий.

– Это почему же?

– Да потому, что ты врешь!

– Я вру?

– А кто же, я что ли? Я в те годы в первом цехе работал и ни какого Меркурьева из второго цеха не знаю. Отродясь не было у нас в локомотивном депо таких артистов!

– А у нас в цехе был.

– Врешь!

– А кто же тогда про лодочку пел?!

– Да про какую такую лодочку?!

Когда спор уже достиг апогея, вопрос вдруг задал самый молчаливый из старичков, четвертый:

– А ты где в локомотивном депо работал?

– Как где? В Ртищево.

– А ты где? – спрашивает четвертый третьего.

– В Ершове.

Разговор гаснет. Слышится чирканье спичек. Старички закуривают и долго сидят молча. Им бы на домино переключится или на какую – нибудь еще пенсионную забаву, но…

– А вот я помню в году 48 – м, – начинает третий, – дело как раз в апреле было…

И вновь вспыхивает разговор.

Два известных профессора – орнитолога возвращались с утренней экскурсии. Полуденная жара уже закралась под пышные кроны деревьев не густого леса, пение уморенных духотой птах смолкло, полыхающее солнце слепило глаза. Однако оба старика выглядели весьма свежо, живо вели малопонятную нам беседу, часто употребляя жуткие термины, латынь и смачные словечки, укоренившиеся в их лексиконе еще со студенческих лет.

Ежики незатейливых причесок, отливающиеся почтенной сединой, остренькие редкие бороды, высокие лбы, изрезанные мелкими поперечными морщинками, худые шеи с навешанными на них биноклями и фотоаппаратами и шныряющие во все стороны выразительные глаза делали старичков почти неотличимыми друг от друга.

Ловко вскарабкавшись по склону песчаного холма, Александр Викторович Облаков первым обнаружил оказию.

– Коллега! – вскричал он восторженно. – Смотрите, Владимир Ильич, вы видите?

– Да, Александр Викторович, я ее еще чуть раньше заметил, почти у самого подножья холма, – спокойно произнес профессор Бараев.