Павел Шаров: Мужик в тельняшке

– Мария Ивановна, как там Максим Фёдорович поживает?

– Увы, он умер.

– Умер? И что это за вирус его сгубил? Уж такой здоровый мужик был.

– Вирус? Как хошь эту болезнь называй. Пенсионная гомеопатизация.

(Из разговора в электричке)

Я человек, в общем-то, в возрасте. В девятый десяток пробрался. Пора где-то и приземлиться, то есть притулиться, прежде чем приземлиться. Вот я и пришёл в дом престарелых. В кабинете заведующей – крупный письменный стол. За ним – солидное существо с бампером в пол-письменного стола и любопытствующим выражением на лице, две фары, включенные на ближний свет, выше – лобное место для встречи с твердыми предметами, представляющими собой объективную реальность, данную ей в ощущениях. На голове буйная растительность – джунгли. Над головой, рядом с распределительным щитком, предупредительный плакат: «Не влезай – пришибёт!». Рядом манекен старушки с образцами летней нижней одежды, лесенка-стремянка и надпись: «Влезай здесь».

Заведующая бросает на меня пронзающий взгляд и бодрым голосом произносит:

– Новенький?

– Нет, – говорю, – старенький, то есть новенький старенький.

– Справка есть? Возраст, пол, направление и так далее.

– Вот паспорт. Смотрите. Пол мужской… был. Только я пока ознакомиться, предварительно.

– Ну, знакомиться, так знакомиться. У нас есть с кем и с чем – солярий на крыше, зубной врач от излишнего аппетита, комната смеха, где старушки собираются – со смеху помрёшь, секс-клуб.

– Как это – секс-клуб?

– Старая видеодвойка. Шоу, очень тонизирует. Идите, знакомьтесь.

На втором этаже, при входе в столовую, какие-то шутники повесили плакат: «Чтобы не портить творческой атмосферы в коллективе, надо меньше есть черного хлеба». Молодцы, старичьё – шутят. А вот ещё один, пожелтевший от времени плакат: «Сегодня Пасха – каждому по ицу».

А вот и зал. В кружок сидят бабки. Беседуют.

– Вот я всю жисть чем-то увлекалась, – говорит одна, – даже шахматисткой была. До сих пор помню, как пешки ходят, офицеры, ферзь, тура, конь. А вот как валет ходит – забыла.

– Што-што? – проснулась другая. – Куда валет ходил? Так ить к тее и ходил.

– А король? – подхватила третья.

– Нет, ейный король никуды не ходил. Он рога отращивал.

– Хулиганье в чепчиках, – беззлобно парировала первая. – Я, между прочим, и в шашки любила играть. Помню, в доме отдыха с одним мужиком… Чего гогочете? Какие шашни? Шашки, говорю! Как щас, помню: большая такая доска, а на ней… Да не я, не я на ней, извращенки старые. Шашки на ней такие – деревянные, большие, как консервные банки. Только шашек этих половины нет. Ну, пошли с мужиком в буфет, взяли консервы.

– А ишшо чево взяли?

– Да ничего больше не взяли, успокойся, только консервы и взяли. А там из консервов-то только шпроты да килька в томате. «Вам какие, – говорит мужик, – шпроты или кильку в томате?» – «И вы ещё спрашиваете? Конечно, шпроты». – «Ну, а я тогда кильку возьму». Стали играть. «Я вас ем», – сказал мужик и съел, мою банку шпротов. – «А теперь, – говорит, – ешьте мою банку, с килькой». – «Я не буду, – говорю, – у меня гастрит». – «Ну, тогда я у вас за фук съем». – И опять съел, гад. Только когда он слопал все мои шпроты и остались одни деревяшки, смотрю – он уже со мной в поддавки играет. Ну, я не вытерпела и врезала деревянной шашкой ему повыше нюхальника. Так у него, прямо на моих глазах, вот такой фонарь засветился. Вечерний ландшафт освещать.

– А я, – говорит третья бабуся, – песни любила. У меня сопра́… ано.

– Со́…опрано.

– Что со́…опрано?

– Со́…опрано, говорю, сопра́…ано твоё.

– Ну, со́́прано так со́прано, – смирилась бабуся. – Я вот, помню, как молодой Робертино Лоретти пел. Голос как тысяча колокольчиков. Заслушаешься. А потом киноактер Филиппенко. Сам сказал: «Буду желудочным голосом петь». И запел. Потом, о боже, ансамбль «Звуки МУ» забулькал двенадцатипёрстной кишкой. И вот, наконец, нате вам! На сцену выходит молодой краснощёкий мужчина, опускает микрофон ниже пояса, поворачивается спиной к зрительному залу, и… зазвучала современная поп-музыка.

Старичье хохочет. Из соседней комнаты появляется Василий Иванович:

– Ну и юмор у вас, Марья Ивановна, какой-то нижепоясничный.

– Так ить жисть у нас, в доме перестарелых, Василий Иванович, такая. Вон, смотрите: Пётр Николаевич! Бла-а-родных кровей. Солнечны, воздушны ванны принимають. Голенькие лежать… на крыше, а килизму в заднице забыл. А реклама?! Вы только вдумайтесь: «Съел кусочек хлеба с рамой, и хожу всё утро…». Срам-то какой! Наше-то время другое было. Вот вы, например, настоящие стихи писали. Книжка у меня ваша была. Называется «Взбзднуздав Пегаса», кажется.