Алексей Смирнов: ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ

Фалуев пересилил себя и сказал по возможности вежливо:

– Прошу извинить, молодой человек. Я обознался. Старость, еще познакомитесь…

Тот фыркнул, сплюнул и пустился догонять товарищей, которые остановились и внимательно следили за развитием эпизода.

"Затопчут", - озабоченно подумал Фалуев и поспешил скрыться.

Он испытывал сильнейшее умственное утомление. В последнее время ему приходилось много думать, и левое полушарие явно перетрудилось, хотя Йохо и отличался повышенным интеллектом - результатом неблагоприятной мутации. Сейчас у него в голове проворачивались не юнговские конгломераты, но пасхальное яйцо с невылупившимся ржавым болтом. Он без особого труда выбросил Антонио из мыслей, а ответное якобы узнавание приписал влиянию наркотиков, прискорбно укоренившихся в молодежной среде, и решил, что никакого узнавания не было, а был причудливый эмоциональный выверт - мало ли что померещилось этой агрессивной шпане, накурившейся и… и… обторчавшейся, вспомнил Йохо непривычное для себя слово и теперь уже совершенно устал. Дальше он шел бездумно. Ангел не появлялся, а это означало, что и погони нет, и можно немного расслабиться, пройтись, подышать и в конце концов, насладиться волшебным даром, а то он только и делал, что трудился, и не вменил себе в обязанность возрадоваться и вознести хвалу за способность судить и миловать.

Он долго гулял, не видя резона торопиться с отъездом. Поезда приходят и уходят; кроме того, ему хотелось попрощаться с городом. Йохо подозревал, что уже не вернется сюда.

Он свистнул, щелкнул пальцами. Дитятковский подлетел ближе, и пар, который выдыхал Йохо, летел ему прямо в лицо, смешивался с лицом.

– Валет! - радостно засмеялся Фалуев. - К ноге! Рядом!…

Дитятковский устремился вниз и полетел вровень с его коленом.

…Через два часа они остановились на Невском. Солнце разошлось не на шутку, и зазывала, особа бальзаковских лет в расстегнутой шубе, до хрипоты уговаривала прохожих средь бела дня записаться на экскурсию "Ночной Петербург", которая начнется через минуту. В автобусе уже кто-то сидел и надменно таращился в окно.

Восковая Екатерина вылезла погреть черепашью кровь. У нее была трупная кожа. Она сидела на изящной лавочке, вполоборота к проспекту, близ Гостиного двора. Екатерина благосклонно улыбалась, смахивая на главную бухгалтершу, которая села и видит, как ей несут гладиолусы по случаю шестидесятилетия. Поза была удобна для розничной торговли, и рядом действительно дымилась тележка с пирожками, но вместо императрицы их, как и положено в самодержавном обществе, продавала какая-то простая, даже чересчур простая, женщина.

"Не будь спроса, никаких восковых фигур не было бы, - разморенно подумал Йохо, минуя Екатерину и провожая взглядом рекламный щит, предлагавший взглянуть еще и на Пушкина с Натальей Николаевной, на их подвижные фигуры. - Воображаю себе эти движения. Ну ладно Пушкин, он много и упорно писал, а потому заработал себе эти движения. Но уж Наталью Николаевну-то за что? Не слишком ли дорого за естественную женскую ветреность? Пушкин, может быть, снимает цилиндр или чешет за ухом гусиным пером, а Наталья Николаевна приседает в реверансе. На самом деле напрасно понаписали всю эту пушкиниану, тыщу томов. Никому она на хрен не нужна, никто не будет ее читать. Людям достаточно малости, чтобы соприкоснуться с высоким и обжечься. Они хотят посмотреть, как Пушкин двигается. И все".

Левое полушарие отдохнуло и понемногу входило во вкус.

"Люди ли?" - прищурился Йохо. Неизвестно. Может, скрещивание было поставлено на широкую ногу, и в полицейских подвалах, под дулом нагана, товарищи и граждане сожительствовали с репой, морковью, патиссонами. Можно ли судить людей - так вопрос не стоит. Можно ли судить нелюдей? Вот как правильно.

Вдруг он увидел Оффченко.

Тот не слишком изменился, хотя и был женщиной.

На сей раз не приходилось сомневаться: узнавание было взаимным. Женщина катила коляску, в которой гулил новорожденный Семашко, и лукаво смотрела на Йохо. Подключилось правое полушарие, и Фалуев увидел обрюзгшую, свиную и совершенно зрелую физиономию, проступавшую сквозь младенческие черты.

Йохо зажмурился. Он решил, что сошел с ума, не совладав с нагрузкой.

Когда он вновь распахнул глаза, мать и дитя уже удалялись. Йохо, не отдавая себе отчета в действиях, запрыгнул в троллейбус и доехал до Знаменской площади, где вышел и поспешил в метро. Дитятковский не отставал; на лице, лишившемся очков, застыла подслеповатая и угодливая тупость. Пересекая проспект, Йохо налетел на жаркого. Этот и вовсе почти не изменился - вернее, та его часть, что соответствовала Илье Иванову. Теперь, существуя совсем отдельно, новоявленный Иванов куда-то бежал; за ним, пыхтя, вышагивали Ягода и Луначарский, два разнояйцовых близнеца лет пятидесяти. Все трое, едва заметили Фалуева, оглушительно расхохотались и помахали ему пухлыми руками.