Георгий Огарёв - 1000 притч

Смутился человек: «Что значит мои двенадцать лет перед таким упорством?! Вернусь я к моим исканиям». И тогда явился к человеку сам Будда и сказал: «Давно уже Я с тобой, но ты не замечаешь и гонишь, и плюешь на меня. Вот сделаем испытание. Пойдем на базар. Я буду на плече твоем».

Пошел человек, зная, что несет Будду, но шарахнулись от него люди, разбежались, носы заткнули и закрыли глаза.

– Почему бежите вы, люди?

– Что за ужас у тебя на плече! Вся в язвах смердящая собака!

И опять не увидели люди Будду. А увидели то, чего каждый достоин.

Пришел как-то к великому суфию Байязиду один человек и сказал: «Из-за твоего учения разрушена вся моя жизнь. Двадцать лет назад я пришел к тебе, и ты сказал мне, что если не просишь – богатства сами последуют за тобой; если не ищешь, – все дано будет тебе; если не возжелаешь – придет самая прекрасная женщина. Потрачено целых двадцать лет! Хоть бы какая уродина пришла! А про богатства я вообще молчу! Я стал болен, ты разрушил всю мою жизнь. Что теперь ты мне скажешь?»

Байязид ответил: «Все бы свершилось, но ты слишком много оглядывался, слишком много желал. И упустил все из-за желания, а не из-за меня. Ты все ждал: вот сейчас придет самая красивая женщина и постучит ко мне в дверь! Сейчас явятся богиня, богатства! – ты не был молчалив. Ты не был в состоянии нежелания!»

Как-то Гандзан и Экидо держали путь по грязной дороге. Лил сильный дождь. Подойдя к берегу реки, они повстречали девушку в шелковом кимоно, которая не могла перейти разбушевавшуюся реку. Девушка была очень красива.

«А ну-ка, девушка», – немедля сказал Тандзан и, взяв ее на руки, перенес через реку.

Экидо не возобновлял беседы и молчал до вечера, пока они не достигли храма, где остановились на ночь. Там он уже не мог больше сдерживаться и сказал:

– Мы, монахи, не должны приближаться к женщинам, особенно к таким молодым и красивым, ведь это опасно. Почему ты так сделал?

– Я оставил девушку там на берегу, – ответил Гандзан, – а ты все еще несешь ее.

Прохожий как-то увидел отшельника в грязной рубашке.

– Святой человек, – сказал он, – тебе нужно выстирать свою одежду.

– Так ведь она снова загрязнится.

– А ты снова выстирай.

– Послушай, господин! Разве мы пришли на этот свет стирать рубашки?

В ночь на пятницу Дахо отправился на поклонение к мавзолею святого Хусейна, чтобы поцеловать серебряный замок на его двери. Встал он на колени, приложился к замку, и тут борода его угодила в щель и застряла. Дахо несколько раз дернул бороду, но не смог ее вытащить.

– Отпусти, имам Хусейн! Отпусти! Отпусти! ради святых своих предков отпусти! – взмолился Дахо.

Но все было напрасно. Разозлился тогда на святого Дахо:

– Ты с детства был упрям! Не зря тебя неверные придушили в бане…

Раман Благочестивый, услышав, что махараджи даровал много земель своим брахманам, пришел во дворец и объявил правителю, что его священнослужители страдают жадностью. Он предложил махараджи сделать объявление, что сегодня будет раздача золота лучшим брахманам.

Услышав такую хорошую новость, брахманы, вскочив с утра пораньше, даже не совершили омовения. Они помчались во дворец, думая про себя, что чисты и опрятны.

– Как вы посмели явиться во дворец неумытыми! – разгневался повелитель и лишил их всех дарованных почестей.

Бесталанный поэт сочинил бездарную поэму и прочитал ее своему приятелю.

– Ну как? – спросил поэт.

– Отвратительно! Никуда не годится! – откровенно ответил приятель.

Поэт, взбешенный такой несправедливой оценкой, набросился на приятеля со страшной бранью.

– Ого-го! – воскликнул приятель. – Проза-то твоя будет получше стихов!

В суде жена жаловалась:

– Мой муж за семнадцать дней не сказал мне ни слова!

– Она только сейчас заметила! – возмутился муж. – Тогда как вот уже семнадцать лет не дает мне вымолвить хотя бы словечко.

Один человек отправил сына продать ворованную рубашку.

На базаре у сына рубашку украли, и он вернулся домой ни с чем.

– За сколько продал? – спросил его отец.

– Ровно за столько, за сколько ты ее купил.

Один человек получил назначение на высокий пост, и его друг пришел поздравить его. Но первый, приняв чрезвычайно важный вид, спросил небрежно: