Михаил Мишин - Юмористические рассказы

Удивительная весна. У газет появились читатели. Телевидение просто запугивает демократичностью: во время передачи можно позвонить прямо туда и спросить прямо что хочешь. Правда, все время занято, видимо, все решили спросить.

Весна везде, но особенная – в искусстве! Она еще не успела толком начаться, а один театральный критик доложил, что в нашем театре уже произошли сдвиги. Он у нас всегда первый отмечает сдвиги, он по сдвигам специалист. Он написал, что у нас в театре уже возник новый уровень правды. Что это за правда, у которой могут быть разные уровни? Что это за театр? Критик что-то напутал – это не наш театр. Наш театр ничем таким не занимался. Почему? Потому что имело место торможение в экономике. Почему? Потому что Госплан и Стройбанк не занимались своим делом. Почему? Потому что их делом занимался театр.

Заполняла зал публика, гас свет, и на сцене начиналось волшебство. Там варили сталь, бурили нефть, решали проблему основных фондов. Красивые молодые артистки в касках мотались из кулисы в кулису и грудными голосами требовали улучшить работу бетономешалки. Если бы Шекспиру предложили написать монолог – быть или не быть бригадному подряду... он бы умер, не родившись. Он бы умер – наш театр жив! Хотя тот критик еще написал, что главная беда нашего театра – мелкотемье. Кто придумал это гадкое слово? Оно напоминает мне плоскостопие. Есть злободневные темы, и есть вечные темы. И вот когда начинают пугать одно с другим, тогда театр и превращается в филиал Минтяжмаша... Вместе с тем другой критик этой же весной написал, что по сравнению с кино театр ушел далеко вперед. Можно представить, где у нас было кино... Не надо думать, что оно все было на полке. Да, кое-что там лежало, но теперь уже все снято, и они там даже все друг друга переизбрали, чтобы выяснить – кто первый туда положил? Пока все отказываются.

Удивительная весна! Литераторы вдруг вспомнили, что литература называется художественной. Художники – что живопись и лозунги разные вещи, архитекторы и скульпторы посмотрели на то, что они настроили и наваяли, и не хотят смотреть друг на друга... Вместе с тем настроение светлое, все взволнованы и призывают друг друга идти вперед. Прекрасный призыв, хорошо бы только всем договориться наконец – где перед?

Дорогой Аркадий Исаакович! Мы живем в век сравнений. Всё сравнивают со всем. Науку – с передним краем, уборку урожая – с битвой, больницу – с кузницей здоровья, что очень верно... Спорт же сравнивают с искусством.

И вот ваше искусство я бы сравнил с фигурным катанием. И дело не только в вашем неповторимом скольжении на грани риска и в прыжках за грань. Дело в том, что в искусстве, как и в фигурном катании, есть две программы обязательная и произвольная. Одна – для жюри, очков и медалей, вторая – для души и для публики. Совместить это трудно – у большинства фигуристов рано или поздно разъезжаются ноги.

Дорогой Аркадий Исаакович! Самое главное в вашем катании именно то, что обязательная для вас и произвольная ваша программа всегда была одним и тем же. И поэтому ваш путь был действительно вперед. От частного – к общему, от своевременного – к современному, от головы – к сердцу. То есть от человека – к человеку. И пока одни тосковали о весне, другие болтали о весне, третьи тормозили весну, вы всю жизнь были среди тех, кто ее, весну, делал.

Вот поэтому этот осенний день вместе с тем такой весенний сегодня.

И спасибо вам за это, дорогой Аркадий Исаакович

(09.10.87)

Дорогой Эльдар Александрович!

Когда речь заходит о деятелях искусства, то их творчество всегда связывают с эпохой, в которую они творили. Художник эпохи Возрождения. Поэт раннего средневековья. Теперь возьмем вас. Когда натворили вы? 60-е, 70-е, начало 80-х. Эльдар Александрович, вы – художник эпохи застоя, с чем я вас и поздравляю.

В этой связи я хочу сказать вам, что я открыл закон этой эпохи.

«Кто хочет – не может, кто может – не хочет. Кто хочет и может – тому не дают». Это не только в области юмора и медицины, Эльдар Александрович. Это всеобщий закон природы. Каждый дошкольник хочет в школу, но еще не может. Каждый школьник может – но уже не хочет. Почему? Потому что наша школа не учит, а борется за знания детей.

Причем с самими детьми. Борьба неравная, потому что за школу еще и роно, и гороно, и облоно, и все «оно»... Так что деткам нелегко. Но «оно» и не хочет, чтоб легко, «оно» желает, чтоб дети приучались к труду. «Оно» у нас почему-то решило, что труд – это когда всем тяжело... Учителям тяжело, родителям, детишек тошнит... Это у нас какое-то министерство тяжелого образования... У нас же дети в школе – как проходчики в забое – они проходят. Сегодня идет проходка Пушкина, завтра – проходка Лермонтова. Что на-гора? «Онегин – лишний человек». Онегин – лишний, Печорин – лишний... Причем навсегда. Конечно, не исключено, что потом сами прочитают. Если захотят. Но как закон: кто хочет – не может, кто может – уже не хочет...