Аркадий Аверченко: Повести и рассказы

Всякая женщина, мило постукивающая своими тоненькими каблучками по тротуарным плитам, очень напоминает мне ручную гранату в спокойном состоянии: идет, мило улыбается знакомым, лицо кроткое, безмятежное, наружность уютная, безопасная, славная такая; хочется обнять эту женщину за талию, поцеловать в розовые полуоткрытые губки и прошептать на ушко: "Ах, если бы ты была моей, птичка моя ты райская". Можно ли подозревать, что в женщине таятся такие взрывчатые возможности, которые способны разнести, разметать всю вашу налаженную мужскую жизнь на кусочки, на жалкие обрывки.

Страшная штука, - женщина; а обращаться с ней нужно, как с ручной гранатой.

* * *

Когда впервые моя уютная холостая квартирка огласилась ее смехом (Елена Александровна пришла пить чай), - мое сердце запрыгало, как золотой зайчик на стене, комнаты сделались сразу уютнее, и почудилось, что единственное место для моего счастья - эти четыре комнаты, при условии, если в них совьет гнездо Елена Александровна.

- О чем вы задумались? - тихо спросила она.

- Кажется, что я тебя люблю, - радостно и неуверенно сообщил я, прислушиваясь к толчкам своего сердца. - А... ты?..

Как-то так случилось, что она меня поцеловала - это было вполне подходящим уместным ответом.

- О чем же ты, все-таки, задумался? - спросила она, тихо перебирая волосы на моих висках.

- Я хотел бы, чтобы ты была здесь, у меня; чтобы мы жили, как две птицы в тесном, но теплом гнезде.

- Значит, ты хочешь, чтобы я разошлась с мужем?

- Милая, неужели ты могла предполагать хоть одну минуту, чтобы я примирился с его близостью к тебе? Конечно, раз ты меня любишь - с мужем все должно быть кончено. Завтра же переезжай ко мне.

- Послушай... но у меня есть ребенок. Я ведь его тоже должна взять с собой.

- Ребенок... Ах, да, ребенок!.. Кажется, Марусей зовут?

- Марусей.

- Хорошее имя. Такое... звучное! "Маруся". Как это Пушкин сказал? "И нет красавицы, Марии равной"... Очень славные стишки.

- Так вот... Ты, конечно, понимаешь, что с Марусей я расстаться не могу.

- Конечно, конечно. Но, может быть, отец ее не отдаст?

- Нет, отдаст.

- Как же это так? - кротко упрекнул я. - Разве можно свою собственную дочь отдавать? Даже звери и те...

- Нет, он отдаст. Я знаю.

- Нехорошо, нехорошо. А, может быть, он втайне страдать будет? Этак в глубине сердца. По-христиански ли это будет с нашей стороны?

- Что же делать? Зато я думаю, что девочке у меня будет лучше.

- Ты думаешь - лучше? А вот я курю сигары. Детям, говорят, это вредно. А отец не курит.

- Ну ты не будешь курить в этой комнате, где она, - вот и все.

- Ага. Значит, в другой курить?

- Ну, да. Или в третьей.

- Или в третьей. Верно. Ну, что ж... (я глубоко вздохнул). Если уж так получается, будем жить втроем. Будет у нас свое теплое гнездышко.

Две нежные руки ласковым кольцом обвились вокруг моей шеи. Вокруг той самой шеи, на которую в этот момент невидимо, незримо - уселись пять женщин.

* * *

Я вбежал в свой кабинет, который мы общими усилиями превратили в будуар Елены Александровны, - и испуганно зашептал:

- Послушай, Лена... Там кто-то сидит.

- Где сидит?

- А вот там, в столовой.

- Так это Маруся, вероятно, приехала.

- Какая Маруся?! Ей лет тридцать, она в желтом платке. Сидит за столом и мешает что-то в кастрюльке. Лицо широкое, сама толстая. Мне страшно.

- Глупый, - засмеялась Елена Александровна. - Это няня Марусина. Она ей кашку, вероятно, приготовила.

- Ня... ня?.. Какая ня... ня? Зачем ня... ня?

- Как зачем? Марусю-то ведь кто-нибудь должен нянчить?

- Ах, да... действительно. Этого я не предусмотрел. Впрочем, Марусю мог бы нянчить и мой Никифор.

- Что ты, глупенький! Ведь он мужчина. Вообще, мужская прислуга - такой ужас...

- Няня, значит?

- Няня.

- Сидит и что-то размешивает ложечкой.

- Кашку изготовила.

- Кашку?

- Ну, да, чего ты так взбудоражился?

- Взбудоражился?

- Какой у тебя странный вид.

- Странный? Да. Это ничего. Я большой оригинал... Хи-хи.

Я потоптался на месте и потом тихонько поплелся в спальню.

Выбежал оттуда испуганный.

- Лена!!!

- Что ты? Что случилось?

- Там... В спальне... Тоже какая-то худая, черная... стоит около кровати и в подушку кулаком тычет. Забралась в спальню. Наверное, воровка... Худая, ворчит что-то. Леночка, мне страшно.

- Господи, какой ты ребенок. Это горничная наша, Ульяша. Она и там у меня служила.

- Ульяша. Там. Служила. Зачем?

- Деточка моя, разве могу я без горничной? Ну посуди сам.

- Хорошо. Посудю. Нет, и... что я хотел сказать!.. Ульяша?