Юрий Мартынов - Теплые рукавицы

Купаться не могла, взгляну на воду — и чудится мне Костино лицо. Виктор Павлович нянчился со мной, как с ребенком. А я его близко не подпускала. Он и по врачам меня водил и на курорты возил, а толку никакого — не оставляет меня Костя, и все тут. Как только работала тогда, не знаю. А может быть, работа меня спасла. Она требует внимания, аккуратности, точности. В аптеке сижу спокойно, но только выйду за двери, все начинается сначала...

А в тридцать восьмом поехала я в деревню. Вместе с одной приятельницей, к ее бабке. Эта бабка все обо мне узнала и очень меня жалела. Ласковая была старушка, подкармливала меня да разговорами утешала.

Напеклась я однажды на солнце, спать захотела, свалилась на сено и в момент уснула.

Снится мне, будто я в своем классе в можайской школе, а впереди меня сидит Костя и пишет. Я привстала, смотрю через его плечо: что это он строчит? И вижу: ошибок насажал! В каждом слове ошибка. Я говорю: «Коська, ошибок-то у тебя сколько, не видишь разве?» Он повернул ко мне голову, смеется и спрашивает: «А ты сама лучше пишешь? Бери мел, иди к доске. Посмотрим, какая ты грамотная».

Я раззадорилась, взяла мел, подошла к доске и стою — жду. А он.

— Пиши: Клава, живи спокойно, обо мне не думай.

Я говорю: «Разве это диктант, давай без шуток». А он снова свое:

— Пиши: обо мне не думай, живи спокойно.

И пропал.

Я просыпаюсь, вспоминаю сон и смеюсь про себя: надо же такому привидеться. На душе легко, просто весело. Вот, думаю, искупаться бы, вечером хорошо купаться.

Выхожу из сарая, солнце садится. Тишина, покой. Первый раз за несколько лет пошла купаться...

Ну, вернулась в Ленинград. Жена я своему мужу? Жена. Стали жить. Он хорошо меня одевал, ходили мы в гости, а театры, по ресторанам. Через год у меня родился сын. К Виктору Павловичу я постепенно привыкла, из-за сына, конечно, да и пережили вместе немало. Перед войной мы похоронили одного за другим его родителей. Хорошо, не дожили старики до блокады, не мучались.

Началась война. Завод, на котором работал Крапивницкий, эвакуировали, но не весь. Виктор Павлович должен был остаться в Ленинграде. Не хотелось и мне уезжать, но Крапивницкий сам за нас с Олегом решил — погрузил на машину и отправил на вокзал.

Так мы с Олегом оказались за четыре тысячи километров от дома. Сына в садик водила, сама работала в госпитале. Между прочим, в госпитале ко мне привязался один артиллерист, и меня к нему потянуло. Веселый был такой, шустрый. Волосы темные, глаза серые.

Холостой. Его по ранению должны были демобилизовать, и он звал меня к себе на Дальний Восток. Очень мне нравился. Конечно, не сравнить с Костей, но сильно его напоминал. Напомнил он мне мою молодость, где она? Ну, думаю, поеду с ним, а как же Олег, как Виктор Павлович? Родного отца ребенку никто не заменит. Да и Крапивницкому трудно там, в Ленинграде. Люди от голода мрут, а я на сытую жизнь поеду. Отказала артиллеристу. Уехал. Несколько лет писал, не отступался.

Крапивницкий блокаду пережил, но, конечно, очень ослаб. Выхаживала его как больного. После войны тоже нелегко пришлось. Имущества никакого. Дом-то наш горел, мы все до нитки потеряли. А в конце сорок шестого Крапивницкого перевели в Москву. Полетели годы. Олег учился, мы трудились.

Наверное, прожили бы мы с Крапивницким до конца дней, не случись такая история.

Приносят мне письмо. Смотрю на штемпель — из Ленинграда. Адрес написан незнакомой рукой. Отправитель — Соколова А. С. Кто такая, не знаю. Распечатываю конверт, читаю. Эта Соколова писала о своей подруге Раисе Дмитриевне Зубковой. Мол — ваш муж, то есть Крапивницкий, имеет от Зубковой сына, который уже в девятом классе. Сама Зубкова работает в библиотеке. Оклад у нее небольшой. Крапивницкий ежемесячно деньги посылает, но разве этого достаточно?

Зубкова — женщина скромная, просить ничего не будет, сами должны понимать! Мальчика надо одеть-обуть. Ну, и так далее. Письмо было длинное, и все-то она меня упрекала, эта Соколова. Как будто я что-нибудь знала. В конце просит о письме Зубковой не сообщать. Пищу, мол, по своей инициативе. Видимо, стараясь досадить мне, Соколова добавляла: хотя накануне отъезда в Москву Виктор Павлович порвал со второй семьей, о сыне он обязан заботиться по-прежнему и не ограничиваться присылкой денег. Чем виноват мальчик? Достаточно того, что растет без отца.

Прочитала я письмо один раз, другой. Выходит, думаю, мы с Виктором Павловичем чужие люди. У него свое, у меня свое. Я считала, сын нас крепко связал, а у него другой на стороне рос!