неизвестен Автор - Вольное слово народа

Во время Крымской войны государь, возмущенный всюду обнаружившимся хищением, в разговоре с наследником выразился так: - Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем.

При построении постоянного через Неву моста несколько тысяч человек были заняты бойкою свай, что, не говоря уже о расходах, крайне замедляло ход работ. Искусный строитель генерала Кербец поломал умную голову и выдумал машину, значительно облегчившую и ускорившую этот истинно египетский труд. Сделав опыты, описание машины он представил Главноуправляющему путей сообщения и ждал по крайней мере спасибо. Граф Клейнмихель не замедлил утешить изобретателя и потомство. Кербец получил на бумаге официальный и строжайший выговор: зачем он этой машины прежде не изобрел и тем ввел казну в огромные и напрасные расходы.

Клейнмихель, объезжая по России для осмотра путей сообщения, в каждом городе назначал час для представления своих подчиненных, разумеется, время он назначал по своим часам и был очень шокирован, когда в Москве по его часам собрались чиновники. - Что это значит? - вскричал разъяренный граф. Ему отвечали, что московские часы не одинаковы с петербургскими, так как Москва и Петербург имеют разные меридианы. Клейнмихель удовольствовался этим объяснением, но в Нижнем Новгороде случилась та же история, и разбешенный генерал закричал: - Что это? Кажется, всякий дрянной городишко хочет иметь свой меридиан? Ну, положим Москва может - первопрестольная столица, а то и у Нижнего меридиан!

- Как это тебе никогда не вздумалось жениться? - спрашивал посланника Шредера император Николай в один из проездов своих через Дрезден. - А потому,- отвечал он,- что я никогда не мог бы дозволить себе ослушаться вашего величества. - Как же так? - Ваше величество строго запрещаете азартные игры, а из всех азартных игр женитьба самая азартная.

В отсутствие князя Паскевича из Варшавы умер в ней какой-то генерал, и князь был недоволен распоряжениями, сделанными при погребении. Он сделал за то выговор варшавскому генерал-губернатору, который временно замещал его. Не желая подвергнуть себя новой неприятности, осторожный и предусмотрительный генерал-губернатор пишет однажды князю Паскевичу, также тогда отсутствующему: "Долгом считаю испросить разрешения вашей светлости, как, на случай смерти Жабоклицкого (одного из чинов Польского двора), прикажете вы хоронить его". Жабоклицкий в то время вовсе не был болен, а только стар и замечательно худощав.

Священник во время обедниЄ ошибся и вместо того, чтобы помолиться "о здравии" княгини Кочубей, он помянул ее "за упокой". Она, разумеется, как всегда, находилась в церкви, и можно себе представить, какое неприятное впечатление эта ошибка произвела на женщину уже старую и необыкновенно чванную. Что же касается Строганова, то он просто рассвирепел. Едва обедня кончилась, он вбежал в алтарь и бросился на священника; этот обмер от страха и выбежал в боковую дверь вон из церкви; Строганов схватил стоявшую в углу трость священника и бросился его догонятьЄ Священник, подбирая рукой полы своей добротной шелковой рясы, отчаянно перескакивая клумбы и плетни, а за ним Строганов в генеральском мундире гнался, потрясая тростью и приговаривая:"Не уйдешь, такой-сякой, не уйдешь".

Когда всех осужденных отправили в Читу, Лунина заперли в Шлиссельбурге, в каземате, где он оставался до конца 1829 гола. Комендант, взойдя раз в его каземат, который был так сыр, что вода капала со свода, изъявил Лунину свое сожаление и сказал, что он готов сделать все, что не противно его обязанности, для облегчения его судьбы. Лунин отвечал ему: "Я ничего не желаю, генерал, кроме зонтика".

Гражданский губернатор был в ссоре с вице-губернатором, ссора шла на бумаге, они друг другу писали всякие приказные колкости и остроты. Вице-губернатор был тяжелый педант, формалист, добряк из семинаристов, он сам составлял с большим трудом свои язвительные ответы и, разумеется, целью своей жизни делал эту ссору. Случилось, что губернатор уехал на время в Петербург. Вице-губернатор занял его должность и в качестве губернатора получил от себя дерзкую бумагу, посланную накануне; он, не задумавшись, велел секретарю ответить на нее, подписал ответ и, получив его как вице-губернатор, снова принялся с усилиями и напряжением строчить самому себе оскорбительное письмо. Он считал это высокой честностью.

До Петербурга дошли наконец слухи о том, что творится в Пензенской губернии, и туда назначена была ревизия в лице сенатора Сафонова. Сафонов приехал туда вечером нежданно и, когда стемнело, вышел из гостиницы, сел на извозчика и велел себя везти на набережную. - На какую набережную? - спросил извозчик. - Как на какую! - отвечал Сафонов.- Разве у вас их много? Ведь одна только и есть. - Да никакой нет! - воскликнул извозчик. Оказалось, что на бумаге набережная строилась уже два года и что на нее истрачено было несколько десятков тысяч рублей, а ее и не начинали.