Григорий Горин - Комическая фантазия (Сбоник пьес)

Горин выстраивает свою работу в театре не на сюжетных сочленениях и забавных репликах — он созидает на прочном идейном основании в сочетании с крайне зыбкими, эфемерными, чисто эстетическими ощущениями, но последние подчас имеют на театре большую ценность, нежели смелые и пространные монологи центральных персонажей. Если мои суждения о музыкальности горинской драматургии покажутся кому-либо досужим или крайне субъективным домыслом сосредоточу свой крайний субъективизм на иных ощущениях.

Сегодня важно, чтобы кроме словесных построений драматургическая вязь обладала бы эстетической и стилевой особенностями, чтобы слова и ремарки имели бы цвет, запах, влажность, пульсацию и непременную принадлежность к художественному направлению. Горин с одними только философскими выкладками, но без стилистических ощущений и режиссерской интуиции пьесы написать не может. Но если уж он что-то вдруг напишет, то написанное им не может быть не поставлено на сцене. Конечно, сложности с постановкой могут быть у любого драматурга, но Горин, как бы он ни старался, не сумеет сделать пьесы, не нужной живому театру. Меньше всего я хочу его сейчас поссорить с коллегами, которые пишут «непоставленные» пьесы в щедром изобилии и сетуют на отсутствие «длинной руки» или козни зазнавшихся и оторвавшихся от жизни главных режиссеров.

Кроме «Тиля» на нашей сцене я так ничего и не поставил… Но зато был «Тиль»!.. «Тиль» — это новый театр, родившийся в 1974 году в Москве на улице Чехова!

Сын угольщика Клааса, выбросившийся со страниц Шарля де Костера на сценические подмостки Ленкома, сразу же повел себя вызывающе, и не просто как потешный шут, но, прежде всего, как воин. «Тиль-74» спрессовал Иронию с Дерзанием, в нем материализовалась мечта об истинном герое целого поколения, человеке острого интеллекта и редкостной социальной отваги. Тиль Уленшпигель пробил брешь в зрительском скепсисе, царившем на улице Чехова, и, восстановив связь времен, открыл дорогу новым сценическим героям… Театральные пути неисповедимы. Герой фламандского средневековья подставил свою исполосованную спину, чтобы по ней вскарабкались ввысь герои нашей современности!..

Я не раз наблюдал Горина в тесном производственном единении. Великий английский сатирик Джонатан Свифт организовал нам кульминацию в наших совместных муках по созданию очередного телевизионного творения, и я воочию наблюдал, как любимый драматург «работает с мастерком», как он ловко подбрасывает свои «кирпичики», вытягивает ввысь ажурно-замысловатую кладку и тут же, как Аттила, разрушает ее до самого нулевого цикла, чтобы снова начать, по моему ощущению, довольно нудный и бесконечный до ужаса акт созидания.

«Дом, который построил Горин» создавался… Нет, лучше — сколачивался на моих глазах. Дом рос на моих глазах. Сначала, как пьеса, потом (по моей просьбе) как сценарий телевизионного фильма, но после каждого выстроенного телевизионного эпизода автор, втайне от меня, вновь перестраивал его в театральное действо. Мне хотелось иметь веселый сценарий, драматургу Горину — серьезную пьесу. Конечно, правда на моей стороне, но и драматурга можно понять. Киносценарий у нас прекращает свое существование сразу после его записи, пьеса, напротив, только с этого мгновения и начинает свою жизнь. Сценарий «Дом, который построил Свифт» канул в небытие, пьеса «Дом, который построил Свифт» родилась в подлунном мире, дразня наше режиссерское воображение.

Я пишу эти строчки с единственной целью — помочь взыскательному читателю оценить идейные и художественные достоинства драматурга Горина и заодно зарекомендовать себя серьезным человеком в глазах читателя. Достоинства нашего читателя неоспоримы, с Гориным сложнее. Хотя о положительных сторонах его творчества я догадываюсь давно, и вместе с тем я до сих пор не могу решить для себя — что же главное в его комических фантазиях? Впрочем, именно в этом я и усматриваю ныне сильную сторону его дарования.

Каждый день я по-разному формулирую то, что вышло из-под его горинского пера. В зависимости от самочувствия, настроения, от того, как прошел день, и какие мысли посетили меня, и какие снова не посетили. Оказывается, это и есть самое радостное в нашем искусстве: творение художника дышит.

Серьезный драматургический акт, как правило, перерастает одномерность своего сюжетного построения, обретая полифоническую сложность и даже противоречивость. Серьезное явление в искусстве задевает сразу несколько болевых точек, воздействует на нас по многим параметрам и, кроме того, порождает еще нечто неуловимое, эфемерное, зыбкое, о чем я уже пытался высказаться косноязычно, но с редкой убежденностью. (Это, кстати, основное режиссерское качество.) Все время хочется перебраться в таинственный микрокосмос нашего театрального сочинительства, где, на мой взгляд, все настойчивее выявляются ныне механизмы «иных уровней» и «энергополя», связанные более с формой, нежели с содержанием. Ио нынешние формы и содержания так странно переплетаются, так неожиданно взаимодействуют друг с другом, что эти самые «энергополя» и оказываются в конечном счете определяющим достоинством.