Леонид Ленч - Это было

После Чехова развитие короткого юмористического и сатирического рассказа в России шло очень интенсивно и очень интересно.

Конечно, здесь нужно сказать о сатириконцах. Главные из них - это Аверченко, Тэффи и Бухов.

Сатириконцы в лучших своих рассказах продолжали чеховскую линию юмористического короткого рассказа, но в целом, как мне кажется, они перенесли на русскую почву европейские тенденции юмора и европейскую школу юмора. (Не случайно Джером Джером был переведен сатириконцем Георгием Александровичем Ландау и издан впервые в библиотеке "Сатирикона".)

В чем, с моей точки зрения, здесь было отступление от чеховской линии?

В том, что вместо чеховской реалистической глубинной содержательности, вместо жизнерадостности чеховского юмора, вместо чеховской сатирической усмешки возникла эксцентрика. Стали широко культивироваться приемы гротескного изображения действительности.

Но дело в том, что приемом гротеска в юморе пользоваться, думается, надо очень осторожно, потому что грубость преувеличения убивает самый юмор. Я вижу главную прелесть чеховского юмора в его психологической правде. У Чехова всегда наличествует психологическая правдивость в его юмористических рассказах. Она и подкупает, и смешит.

Некоторые свои рассказы, где были сделаны отступления от психологической правды, от правды вообще, где был гротеск во имя смешного, Чехов затем в собрании сочинений исправлял.

Помните рассказ о дачниках? Муж и жена на платформе мечтают о том, как они пойдут сейчас домой, побудут одни, отдохнут... И вдруг подходит поезд и приезжают родственники. Муж и жена думают теперь о другом - о том, что дома у них один рябчик на двоих, и этого рябчика гости съедят, и что настал конец тихой, спокойной жизни!.. У Чехова в рассказе, который был напечатан в "Осколках", конец такой: потрясенный муж бросается под поезд, жена утопилась в пруду, и автор говорит: "Как хорошо, что у меня нет родственников!" Чехов для книжки исправил эту концовку - она ему показалась слишком грубоватой для точного и житейски правдивого рассказа, — гротеск был убран.

Когда я начинал свой путь как писатель-юморист, передо мной было много соблазнов. Был Зощенко, которому многие подражали, но я считаю, что Зощенко нельзя подражать: настолько он уникален, так же как и Маяковский. Можно в чем-то следовать зощенковской традиции, но подражать ему нельзя. Мне близок чеховский лиризм, мне близка чеховская грусть в веселом рассказе, которую можно найти у Чехова в большом количестве его произведений.

В пятидесятых годах на книжных прилавках появились переводы интересных современных польских юмористов, потом стали переводить венгерских, чешских, югославских юмористов, для многих из них то. что называется европейской школой, было родным домом. В то же время уже разошлись давным-давно по семейным книжным полкам книги Михаила Зощенко, Ильи Ильфа и Евгения Петрова, Валентина Катаева, Аркадия Аверченко, Аркадия Бухова. Новых изданий не было, а с другой стороны, наступал острый, лаконичный, со сходной проблематикой, почти что нашей, польский юмористический рассказ и рассказы юмористов других социалистических стран. На мой взгляд, даже наметилась среди советских молодых юмористов "польская школа". Как мне кажется, молодежь это увлечение благополучно пережила, и в лучших своих произведениях наши подающие надежды юмористы возвращаются к принципам русской реалистической новеллы.

Лично мне претит юмористическая новелла с голым скелетным остовом. У меня самого есть такие вещи, но я не называю их рассказами. Это только эскизы будущих произведений, рабочие зарисовки. Увы, авторы таких "рабочих" мелочей считают, что это и есть основное в их творчестве. Мне кажется, что даже рассказ-мысль не следует доводить до оголенного состояния и что та же мысль будет воспринята читателем лучше, когда она станет художественным фактом, а не только фактом интеллектуального общения, если можно так выразиться.

Я за ясную, доходчивую мысль в юмористическом и сатирическом рассказе, за наполненность рассказа добрым человеческим чувством, если он лирический. Очень часто, особенно у начинающих юмористов, "подтекст" и "многозначительность" - величины мнимые. Многозначительность очень часто оказывается далекой от всякой философской мысли и порой оборачивается элементарной бессмыслицей. Как тут не вспомнить язвительные слова умницы Сомерсета Моэма: "Всегда найдутся дураки, которые отыщут в них скрытый смысл".