Ирина Сергиевская - Флейтист

Приходил милиционер, обеспокоенный анонимным сигналом, что, мол, живут неработающие элементы, - суровый такой милиционер, в новеньких сапогах. Он долго кричал на Дзанни, а ушел, унеся с собой брелок для ключей в виде черепа с костями, пригрозив, "если что не того", товарищеским судом и выселением из города.

Приходили дамы из детской комиссии, требовали, чтобы Дзанни отдал нас с Машеттой в детдом, а сам шел "трудоустраиваться на завод". Покинули они нас, весьма довольные, унеся сахарницу кузнецовского фарфора и старинный медный тазик для бритья.

Картина этой жизни была бы совсем беспросветной, если бы не забрела к нам однажды бывшая опереточная актриса, комическая старуха, одинокая и нищая до крайности. Забрела случайно и осталась навсегда нянькой у Машетты. Золото-старуха: от денег отказалась наотрез. Одна беда - втихую пила горькую, но что уж поделаешь...

Зима в тот год стояла злющая, и отопление во всем доме отключили. Каждый вечер мы с Дзанни притаскивали с помойки ящики - топить печку. Уроки я делал, закутавшись в два одеяла; Машетта спала в ванной - там было чуточку теплее; а Дзанни, смахивающий в своей облезлой шубе на суриковского Меньшикова, вырезал из цветной бумаги игрушки на елку - их охотно раскупали к Новому году.

Это ежевечернее вырезание игрушек было не просто иллюзией деятельности и способом хоть сколько-нибудь заработать - о нет! Дзанни устроил из своего несчастья спектакль и играл в нем все роли: когда стриг из бумаги зайцев - играл нищего непонятого гения; когда продавал их в подворотнях близ метро - играл блаженного деревенского умельца, для которого рубль - невиданные деньги; когда приносил домой хлеб и молоко разыгрывал нечто совсем уже диккенсовское, веселую неунывающую бедность...

И чем лучше он играл, тем больше я жалел его. Так жалеют увечное изваяние бога, который, несмотря на отсутствие у него носа, тщится выглядеть величественным. Я открыл, что Дзанни не бог, и полюбил его еще больше.

Прежние гости не ходили к нам - их нечем было угощать. Тогда Дзанни привел с улицы старика Тартарова, мерзавца и алкоголика. Был он в прошлом завкадрами, хоть и попович, о чем сообщил сразу же, как вошел к нам в дом. Бутылку Тартаров приносил с собой уже початую, жадно высасывал водку до последней капли, облизывал горлышко и начинал откровенничать о том, как во всем шел наперекор родителю, фамилию Аллилуев сменил на Тартаров и в конце концов упек батяньку куда надо, а рясу порезал на тряпки и отдал в клуб мыть пол.

Кроме попа, он ненавидел еще... Шаляпина. Иногда даже непонятно было, кого больше. Шаляпина Тартаров призывал повесить на фонаре, поскольку он был повинен в падении общественного патриотизма, в мещанстве и в отсутствии приличной колбасы.

...Это были безобразные, срамные ночи. Я задыхался от ненависти к Тартарову - он был живым воплощением гнуси и позорной тенью нашей жизни.

Дзанни нарочно привел его, чтобы юродствовать перед самым ничтожным из ничтожных. Он слушал Тартарова прямо-таки со сладострастием, прищурив глаза, улыбаясь, как будда. Он заставлял меня играть этому подонку на флейте, и я играл. Он заставлял повторять удавшиеся пассажи - я повторял. Он требовал, чтобы я кланялся "зрителям" - и я шаркал ножкой.

"Гляди, Тартаров, вот артист тебе служит! - вопил, нет, визжал Дзанни. - Это ведь пра-а-вильно, Тартаров, что он - ТЕБЕ служит! Ты ведь хозяин, Тартаров?"

Тартаров рыгал и кивал утвердительно: да, мол, я - хозяин и никто более - ни бог, ни царь и ни герой!

Оскорбленным я себя не чувствовал, зная подоплеку происходящего: это был спектакль, и я вместе с Дзанни играл в нем роль. Всякий артист поймет меня.

...Интересно, больно мрамору, когда по нему бьют резцом? Что чувствует камень? Верно, воет, страдалец:

- О-о-о-о-о-о-а-а-а-а!

Потом молчит. Во всяком деле нужно терпение...

Я притерпелся к странной своей маске, я начал понимать прелесть юродства, затуманивавшего мозг, как наркотик. И первый восторг артиста, опьянение своею, пусть мимолетной, властью над флейтой я испытал именно тогда, перед храпевшим Тартаровым. Почему - не знаю. Этого никому знать не дано.

Все кончилось, когда Дзанни начал придумывать, для себя новый номер. Тартаров исчез навсегда. Теперь Дзанни, запершись в своей, комнате, играл на гитаре.

...Тарантелла. Ритмичное цоканье копыт нарядного ослика. Виноград, корзины с виноградом. И толпа черноглазых девушек. И звон тамбуринов, украшенных пестрыми ленточками.

Наша нищая жизнь текла и текла дальше. Играла гитара, пела флейта, звенел маленький Машеттин тамбурин, и хриплое сопрано няньки часто и невпопад пело: "Я вас не зна-ал, но я стра-а-дал но ва-шей ви-не..."