Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам

Ну же, ну же, ответь мне, толпа неистовая, что яришься? что безумствуешь? на что волчьими зубами зияешь? «Хочу, – говоришь, – все в этом краю уничтожить, желаю насытиться общей гибелью, и не дает мне». Кто же тебе претит? Кто вервием связывает язык твой, и челюсть твою прокалывает шилом, и кольцо в твои ноздри вдевает, и заставляет тебя говорить с ним кротко? Верно, исполин постиг тебя, муж славный, от века могущий? «Нет, – отвечаешь, – не враг сильный, но какой-то старец, немощами и трудами согбенный, ни красоты в нем, ни величия; дивлюсь, что он сделал со мною». Дивись же, и дивись более, ибо великого воина ты видела, ратующего под стягом Христовым: не мирское красноречие говорило с тобою, полное сладостью риторической расцветки, но глас, сокрушающий кедры ливанские, и руку, наложенную на твои удила, вела та рука, что в одну ночь истребила ассириян пред Иерусалимом. Не удивляйся, однако, что старец сей устоял, когда ничто пред тобою не устояло, ибо любовь – как Красные врата, что остались целы при падении иерусалимском: когда все изнемогает в смерти, любовь одна не изнемогает, крепостью своею побеждая смерть.

Последуем же, возлюбленные, сему чудному мужу, вслед Герману изметем из сердца злопамятство, водворим в нем братскую любовь, выйдем сеять в покаянии, да сторицею примем и наследуем жизнь вечную: что же есть сия сторица, как не утешение и посещение Духа, как не свидетельство совести нашей, как не память преизобильной сладости Божией, о коей не надобно говорить ее познавшим, а не познавшим никакими словами не описать, но только молвить, что ни отец, ни мать, ни пажить, ни пища, ни риза, ни сила, ни настоящее, ни грядущее, ни какая-либо вещь земная и телесная не будет сладостнее и отраднее. Итак, ступим на стези его, всякий путь неправды возненавидим, течем бодро, да одарит нас Бог даром добрым и из сынов гнева и геенны выберет Царству небесному наследников; да умилосердится наш всемилостивый владыка и даст нам места светлые в прекрасных кровах Своих, совокупит нас в вышнем Иерусалиме, дабы нам вечно радоваться, вечно в вечности небесной сликовствуя, и неизреченно торжествовать, единодушно Его славословя, в Троице славимого Бога, аминь.

Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться

Я писал тебе, что все, кто мог, отправились из замка на вчерашний праздник в монастырь святого Германа, место, среди прочих обителей особою ущедренное благодатью, как бы среди сияющих на небе светил неким особым сиянием отмеченное, ибо и звезда от звезды, по слову Апостола, разнствует во славе. В оной обители множество мужей, из коих иные не только от знатной крови, но от высоты королевского истока происходят, презирают богатство, почести отметают, попирают гордыню, сластолюбие укрощают, и, полюбив бедность, побеждают мир, не желая иного вождя иметь себе, ни за чьею триумфальной колесницей ступать, кроме одного Христа Спасителя. Не только все мирское, но и себя самих себе покоряют, трудом своих рук, псалмопением, молитвою непрестанной и неослабевающим плачем или прежней жизни пятна измывают, или умножить великость своих заслуг стремятся в прекрасном состязании; все зримое отвергая, в любви к незримому воспламеняются. Образец блаженного Германа непрестанно у них пред очами; обычай у них – его празднество в неукоснительном содержать почитании и мелодиями песнопений, длительностью чтений, многочисленных свеч возжжением и, что всего превосходнее, особым благоговением и щедрым слез пролитием со всем небесным синклитом торжествовать, с ангелами сослужа, с горними хорами сликовствуя. В сию обитель с самого навечерия текут люди, дабы приветствовать святого, видеть предстателя своего небесную славу и радостного волнения быть причастниками. Паломников из разных мест, знатных и ничтожных, старцев и детей, мужей и жен смешивает в едином сонме благочестивая пылкость: идут издалека, взяв супруг и чад с собою, полны желания скорее свершить поприще. Ежегодно в этот день полны людьми окрестные равнины, закипает обитель движением и гулом, словно Аристеева неусыпная келья; клубится во храме христианская стая, отовсюду слетевшаяся и принесшая с собою фимиам молитв, многоценные ароматы воздыханий, бальзамическую росу слез, дабы возгнести жар любви и обновить, словно Феникса, сердечное усердие и приверженность. Пол цветами усеян, убран порог плетеницами, алтарь увенчан густым пламенем светильников, восковые свечи ночь наполняют сиянием дня, а день, украшенный небесной честью, сугубится светом несметных огней.