Роман Шмараков - К отцу своему, к жнецам

Ф. Немногого недостает, чтобы ты сравнила твердыню эту, в которой обитаешь, с островом посреди пучины: до того чаша поэтических вымыслов тебя опьянила.

Д. В таком сравнении союзником мне был бы сам Туллий, в шестой книге «Государства» сказавший: «Вся земля, нами населяемая, есть как бы некий малый остров». Но оставь, прошу тебя, тот скипетр, которым ты сбиваешь с пути суда в пучине, и дай мне безопасно добраться до цели моего рассказа: там я, отдохнув на берегу, воспою твоему милосердию благодарственную песнь, если хочешь.

Ф. Пусть красноречие, купеческое божество, наполнит твои паруса и поможет добраться до мудрости, если оно на это способно; я же наперед не стану тебя перебивать.

Д. Так вот, не до конца приняла я образ звериной ярости или сварливости, столько же благодаря внушениям разума, сколько по счастливому случаю, как тебе, знающей все, ведомо. Но, избегнув этого, я, можно сказать, спускаюсь в преисподнюю. Этот спуск, как известно, бывает четырех видов: по природе, по добродетели, по пороку, по искусству. По природе – это рождение человека, благодаря которому душа начинает существовать в нашей долине слез, отходя от своей божественности и соглашаясь с плотскими усладами; это нисхождение всем общее. Спуск по пороку бывает, когда человек приходит к временным вещам, в них полагает все свое желание и всем своим разумом им служит; это нисхождение безвозвратно. Спуск по искусству присущ некроманту, который благодаря некоему жертвоприношению добивается собеседования с демонами, их чашу пьет и вопрошает о будущей жизни. Я же предпринимаю спуск по добродетели, нисходя к мирским вещам через их рассмотрение, не чтобы полагать в них свое желание, но чтобы познать причины своего состояния и их, если удастся, исцелить. Не обвиняй, прошу, меня в заносчивости, если я себя сравниваю с прославленным Орфеем или Геркулесом: сходство не в важности предпринятого, но лишь в дерзости замысла. Коротко сказать, такие труды я понесла, столь же бесславные, сколь и бесплодные, ради себя самой, – и что я увижу, если по какой-то случайности подступлю к себе поближе? Ничего кроткого и божественного, но лишь образ какого-то чудовища, не хуже сикулийского, с множеством тел и голов, друг против друга ярящихся, со смешением чуждого, с рассечением сходного, с яростной необузданностью низшего, где ужасно все, что открывается взору, но еще ужаснее таящееся под волнами.

Ведь кроме обычного гомона страстей, беспрерывно оглашающего человеческие недра, во мне водворилась еще некая болезнь, отгородив себе словно тайные покои, о происходящем в которых ничего не ведает разум, призванный ведать всем. Ты же хочешь, чтоб я заглянула туда, где, возможно, совершаются таинства, опасные для непосвященных: богам все доступно, ты и в преисподнюю сходишь без трепета, я же иной породы, и страх придан стражем моему благополучию.

Ф. Я замечаю, что мы, описав круг, пришли к тому, с чего начали, – к твоему страху, только теперь он не наружу выходит, как ты говоришь, а в своем доме запертых дверей страшится. Хорошо, давай же поговорим о твоем недуге, сколь он силен и откуда возник.

<���Без адресата>

Думают о мнимом призраке, который по-прежнему встречается то одному, то другому, что это господин нашего замка, явившийся просить за себя молитв, и считают, что этим вернее верного свидетельствуется его кончина. Удивляются, однако, почему он бродит праздно, ни к кому не приступаясь с той нуждою, которая сюда его привела, покамест не начинает он уже и сниться некоторым, возвещая все те нелепости, которые они сами, измыслив наяву, унесли с собою в сон, как люди, что приходят поесть на могилах. Дивно, какая молва обо мне, и сколь богатая! В ночи меня встречают со страхом и уважением, как человека, владевшего этим домом при жизни и по смерти не оставляющего этих пределов; лишь зайдет солнце, этим стенам я хозяин, этим людям повелитель, нашей госпоже супруг! Если придет странник издалека, первым делом его потчуют этой историей, а по окончании повторят снова, чтобы разнес он ее по миру без упущений. Помутился бы мой разум от тщеславия, если б был он со мною; наполнил бы меня дух головокружения, если б не был я уже обиталищем худшего духа. К четырем вещам, удивлявшим царя Соломона, прибавил бы я пятую, именно – чудесные пути народной благосклонности: не угадаешь, к какому чудовищу она прилепится, какому из своих вымыслов ужаснется, сама собою упиваясь, властью рассудка не умеряемая.