Павел Амнуэль - Голубой Альциор. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 25

Иешуа поднял руку, и внутри булочной возник гул, будто несколько барабанщиков начали колотить в большие барабаны. Толпа отшатнулась, кто-то взвизгнул. Иешуа опустил руку, и барабанный бой смолк. Что-то крикнули в глубине, зазвенело стекло, посыпались осколки. Дверь не выдержала, и толпа начала продавливаться внутрь. Крикнули: «По одному батону в руки!» Сюда бы конную милицию, – подумал я.

Крик: «На всех хватит, не напирайте!» Но было поздно, я с ужасом представил себе, что творится сейчас в булочной. Иешуа поднял ладони к глазам и стоял так. Я подошел к нему и тронул за плечо. От Мессии исходил удивительный запах горячей земли и восточных пряностей.

– Я не хотел, – сказал он. – Ты знаешь.

Что я должен был знать? Я взял его под руку и поволок за собой, что-то подтолкнуло меня – интуиция? В следующий момент я услышал крики «Вот он!», «Это он!», «Хлеба!», и толпа распалась – мужчины, старухи, женщины вполне интеллигентного вида бросились в нашу сторону. Мы свернули за угол. Иешуа сначала упирался, но потом затих, бежал быстро, легко, не то, что я – одышка появилась почти сразу. Я втолкнул Иешуа в ближайший подъезд, захлопнул дверь, здесь был электронный запор, естественно, сломаный, но был и обычный крюк, который я накинул.

Мы медленно поднялись в лифте на девятый этаж, здесь было тихо, да и снизу не доносились подозрительные звуки – похоже, что в дверь никто не ломился. У чердачной лестницы стояла старая скамья, и я плюхнулся на нее.

– Рассказывай, – потребовал я. – Что это было? Ты что – барабашка или как их там?

– Я хотел накормить людей…

– Семью хлебами?

– Все как тогда… Нет – хуже…

– Как когда?

Иешуа промолчал, смотрел мне в глаза, взгляд у него был грустным, что-то еще было в нем – вопрос какой-то или недоумение, я не понял.

Иешуа пошевелил пальцами, между ними пробежали искры и возник бледно-розовый ореол вроде огней святого Эльма. Ореол был ярким несколько секунд, потом угас, Иешуа прижал ладони к вискам и замер.

– Вот так, – сказал он. – Так каждый раз.

– Сочувствую, – отозвался я. Прежде мне не приходилось видеть ауру, да и не верил я в существование всех этих эманаций. – Так кто же ты, Иешуа? Ведь не Мессия, в самом деле?

– Почему нет? – слабо улыбнулся он.

Как же! Стал бы Мессия бегать от толпы! Да и не появился бы он в Москве, есть канонический маршрут – Иудея. Мессия должен проповедовать, помогать страждущим, нести, так сказать, слово Божие…

– Мессия должен смотреть и анализировать, – сказал Иешуа, в очередной раз проявив недюжинные способности к чтению мыслей.

– Да? – сказал я. – Насколько я помню Библию…

– Господин мой, Библию писали люди, пытавшиеся понять, но не сумевшие даже запомнить и толком записать то, что было им сказано. Истина одна, и Бог един, а книг о нем – разных – много.

– Тем более, кто ты?

– Иешуа… Извини, господин, я должен идти. Я вернусь и скажу все. И ты решишь.

Легкие шаги его на лестнице стихли почти сразу, и минуту спустя я уже не понимал, что здесь делаю. Случившееся выглядело бы нелепой комедией, если бы не стоял в ушах вопль толпы и звон бьющегося стекла.

Я спустился в лифте, в подъезде было пусто, на улице – спокойно, озабоченные прохожие не обращали на меня внимания.

На работе мне стало не до Иешуа. На работе я не думал даже о Лине, хотя, как мне казалось, думал о ней всегда. Семинар был безумно интересным до грустной тошноты истинности, числа назывались, надо полагать, близкие к реальным, и получалось, что прогноз Павла Глоба (слушая его, я думал, что ребята просто набивают себе цену, пугая людей) – цветочки по сравнению с ожидающей нас реальностью. Послушать футурологов – жить не стоит, и уж во всяком случае, не стоит рожать детей. Впрочем, футурологи – оптимисты. Я-то думал, что вывести из штопора такую огромную страну как Россия вообще невозможно. Один выход – разделиться на губернии, пусть каждая выбирается сама. А потом, если возникнет такое желание, объединиться вновь.

Я сидел в последнем ряду, и мне то и дело чудилось, что у самой трибуны мелькает черная грива Иешуа. Это была иллюзия, впереди сидели профессора, а шевелюра принадлежала заведующему кафедрой общей астрономии Мерликину, типу невыносимому в общении, антисемиту и русофобу, если только такое сочетание возможно в одном человеке. Он ненавидел евреев за то, что они погубили Россию, и ненавидел русских, потому что они, будучи нацией слабых, не сумели оказать сопротивления масонскому заговору. Впрочем, из двух зол он предпочитал меньшее и потому был одним из районных активистов ЛДПР.