Хосе Портильо - Пирамида Кецалькоатля

— Вы называете меня Кецалькоатль. Отныне и навеки я буду зваться так. Кецалькоатль. Я — Кецалькоатль. Змей Пернатый. Дано мне ползать и летать. Земля и ветер, грязь и небо. Я пал, но поднимусь. Таким меня узнают. И таким запомнят. Я — Кецалькоатль.

— Оставь нам знак и память о себе, — просил народ.

Кецалькоатль воткнул крест в землю и сказал:

— Вот Древо истинное всей Вселенной.

И с Татле и Акатлем он покинул, больше не проронив ни слова, удивленных и молчаливых, исполненных благоговения людей, глядевших долго ему вслед.

— Да, странное он существо. Ждать перемен великих. Еще наплачется народ Анауака, — задумчиво проговорил старейший. — Он взбудоражит всех. Он станет радостью и горем всех людей в горах, в долине Анауака. Пришел, богов разбил. Взамен оставил дерево сухое, пять мертвецов, слова, которых мы не понимаем, и всполошил сердца. Да, станет наш народ другим отныне!

Два дня он шел — босой и в рот не брал ни крошки. Коль скоро замечал, что Татле выбился из сил, сажал его себе на плечи. Два дня не говорил ни слова и все шагал, шагал, шагал — он околдован был своим ритмичным шагом. Так в исступление впадали раньше, еще не зная ритма танцев, поддаваясь безыскусному и колдовскому ритму: раз-два, раз-два, раз-два. Так бесконечный мерный ход завладевает телом, сердцем, голову опустошает и велит все позабыть: раз-два, раз-два. Шагами мерить землю, гладить землю и ощущать ее тяжелый зов. Шагать, шагать, шагать. А солнце сзади, солнце сверху или впереди. Шагать, шагать, шагать. Ночами при луне, в тиши, среди дурманных ароматов и в упоенье ритмом — раз и два, — что сплачивает тесно землю и людей в бесконечности перед округлым горизонтом, всегда куда-то вдаль бегущим.

Через два дня дошли они до гор, охраняющих пик Ситлальтепетль [10]и его чистые снега — лилейные, высокие, как звезды.

— Вернетесь вы сюда за мной через пятнадцать дней. Идите дальше, возвещайте всем о моем пришествии. Рассказывайте, объясняйте, говорите. Готовьте встречу. Празднество должно нас встретить, а не смерть.

Пятнадцать дней Кецалькоатль постился, истязал себя во исполненье данного себе обета: свою вину страданьем собственным и болью искупить.

Назначенное время истекло, за ним вернулись. Многие пришли: и знатные, и самые простые. Акатль и Татле — во главе.

— Отсчитаны пятнадцать дней. Мы здесь, как ты велел. Мы выполнили твой наказ. Мы возвещали всем твое пришествие, показывали знак твой, Дерево Вселенной. Люди узнать тебя хотят и встретить. Они желают, чтобы ты многому их научил. Прослышали о мудрости твоей великой и о большом могуществе. Сюда на крыльях ветра долетела весть, что ты поверг богов, что убиваешь сам, но отвергаешь смерть; что нашу жизнь сулишь счастливой сделать.

— Пусть ближе подойдут, мне трудно встать. Я голодал и изнурял себя. Теперь я чист, и снова я готов смотреть в лицо любому.

Все подошли и молча ждали, пока открыл глаза он и поднялся, на Татле и Акатля опираясь.

— Я — Кецалькоатль, — сказал он, — и не ведаю, отчизна где моя. Мне ведомо одно: с той стороны явился я, где солнце поутру восходит. Сюда пришел, чтоб жить вам стало легче на этих землях и чтобы сам я лучше стал. Я между небом и землей, и равно дороги мне небо и земля. Пусть крепнут здесь четыре ветви Дерева вселенной и укрепляется союз земли и неба. Хочу, чтоб люди стали лучше и перед Господом предстать достойны были перед тем, которому служу, но имени которого не помню. И искушенья прочь гоню.

— Поговори за нас, — сказали люди Топильцину [11]. — Ты любишь спрашивать и говорить.

И Топильцин сказал:

— Теперь мы знаем твое имя, хотя не ведаем, кто ты. Нам все равно, откуда прибыл ты, но надо знать, куда идешь. Слыхали мы, что ночью буря страшная тебя стрелой сюда метнула. Нам непонятны твои речи. Но мы хотим тебя послушать и посмотреть, что станешь делать. Быть может, пользу принесешь, как обещаешь. Живи у нас. Поставь здесь дом. Дадим тебе мы женщин. Слуг. А ты нам дашь своих сынов и освежишь кровь нашего народа.

— Жить буду с вами. Дом построю, тут, рядом с вашими домами. Но женщин мне не надо. Я не имею права тешить плоть и радоваться, глядя на потомство. Все люди станут мне сынами. Все станут одинаково любимы. Да будет так.

— Пусть будет так, — ответили ему. — Потом нам скажешь, что означать должны твои неясные слова.

За две недели он ослаб, кровоточили его израненные ноги, и четверо носилыциков-тамемов его тащили на носилках. Так было положено начало его пути в Анауак на плоскогорье. Всюду люди, оповещенные заранее, его встречали, радовались его приходу.