Скандинавские саги - Сага о Гисли

Сигурдом звали одного человека, родом норвежца. Он был в деле с Вестейном и сейчас находился в Англии. Он послал передать Вестейну, что хочет разорвать договор с ним и не нуждается больше в его деньгах. Вестейн просит позволения поехать с ним повидаться.

Гисли сказал:

– Ты должен обещать мне, что больше не покинешь Исландии без моего позволения, если вернешься туда невредимым.

Вестейн обещает. Вот как-то утром Гисли встает и идет в кузницу. Он был искуснейший человек, мастер на все руки. Он сделал монету весом не меньше чем в эйрир, и половины этой монеты соединялись с помощью двадцати гвоздочков, по десяти на каждой половине. Когда части были сложены, она казалась целою, но можно было ее разъять на две части. И рассказывают, что он разнимает монету на половины, одну дает Вестейну и просит хранить ее как знак.

– И если один из нас пошлет другому свою половину, это будет значить, что его жизнь в опасности. Есть у меня предчувствие, что не миновать нам такого обмена, хотя бы сами мы и не встретились.

Вот едет Вестейн на запад, в Англию, а Гисли и Бьяльви – в Норвегию, а летом – в Исландию. Им досталось много добра и богатых подарков, и было удачно их товарищество, и Бьяльви выкупил у Гисли свой корабль. Теперь Гисли, а с ним еще одиннадцать человек едут на запад, во Фьорд Дюри, на торговом корабле.

А Торгрим и Торкель снаряжают корабль в другом месте и возвращаются в устье Реки Ястребиной Долины во Фьорде Дюри в один день с Гисли, приплывшим на торговом корабле. Вскоре они свиделись, и встреча их радостна, а потом разъезжаются они по домам. Торгриму и Торкелю тоже выпало немало богатства.

Торкель очень важничал и ничего не делал по хозяйству, а Гисли работал день и ночь. Однажды выдался погожий день, и Гисли послал всех на сенокос, всех, кроме Торкеля. Торкель единственный из мужчин остался на хуторе и улегся после завтрака в доме. Дом этот был длиною в сто сажен, а шириною в десять. К южной его стороне пристроена была светелка Ауд и Асгерд. Они сидели там и шили. Вот, проснувшись, Торкель заслышал в светелке голоса, идет туда и ложится у стены.

Вот заговорила Асгерд:

– Не откажи, Ауд, скрои мне рубашку для мужа моего Торкеля.

– Это я умею не лучше тебя, – сказала Ауд, – и ты навряд ли стала бы просить меня об этом, если бы надо было кроить рубашку для моего брата Вестейна.

– Это другое дело, – говорит Асгерд. – И, верно, еще долго так будет.

– Давно я знала, – говорит Ауд, – как обстоят дела. Но хватит говорить об этом.

– Я не вижу тут ничего дурного, – говорит Асгерд, – хоть бы мне и нравился Вестейн. Сказывали мне, что вы частенько встречались с Торгримом до того, как тебя выдали за Гисли.

– Тут не было ничего дурного, – говорит Ауд. – Я ведь не зналась с мужчинами за спиной у Гисли, так что нет тут дурного. Но лучше прекратим этот разговор.

А Торкель слышал каждое слово и, когда они замолкли, сказал:

– Слышу слова ужасные! Слышу слова роковые! Слышу слова, чреватые гибелью одного или многих! [5]

И входит в дом. Тогда заговорила Ауд:

– Часто женская болтовня не доводит до добра. Как бы и на сей раз не вышло отсюда беды. Давай-ка подумаем, как нам быть.

– Я уже кое-что придумала, – говорит Асгерд. – Это поможет делу.

– Что же? – спросила Ауд.

– Надо обнять как следует Торкеля, как мы ляжем в постель, и сказать ему, что это все неправда. Он и простит меня.

– Нельзя полагаться на одно это, – говорит Ауд.

– Что же предпримешь ты? – говорит Асгерд.

– Расскажу обо всем мужу моему Гисли, чтобы он нашел выход.

Вечером приходит с работы Гисли. Повелось, что Торкель благодарит брата за труды. Но на сей раз он ходит пасмурный и не говорит ни слова. Вот Гисли спрашивает, не занемог ли он.

– Нет у меня болезни, – говорит Торкель. – Но есть кое-что похуже болезни.

– Не сделал ли я чего такого, – говорит Гисли, – что ты на меня рассердился?

– Нет, – говорит Торкель. – Но ты сам все узнаешь, хотя и не сразу.

И они расходятся каждый к себе, и на этот раз больше ничего не было сказано.

Вечером Торкель ест мало и первым идет спать. И когда он улегся, приходит Асгерд, подымает одеяло и хочет ложиться. Тогда Торкель сказал:

– Я не хочу, чтобы ты здесь ложилась ни этой ночью, ни потом.

Асгерд сказала:

– С чего это ты вдруг так переменился? Или что-нибудь случилось?

Торкель сказал:

– Мы оба знаем причину, хоть от меня и долго скрывали. И мало будет тебе чести, если я выражусь яснее.