Джон Мильтон: АРЕОПАГИТИКА

Причем обезьянничанье перед Римом достигло того, что приказ этот отдавался обязательно по-латыни, как будто ученое перо, писавшее его, могло писать только по-латыни; или, быть может, это происходило потому, что, по мнению отдававших приказ, ни один обыкновенный язык не мог достойно выразить чистую идею imprimatur’a; скорее же всего, как я надеюсь, потому, что в нашем английском языке — языке людей, издавна прославившихся как передовые борцы за свободу — не нашлось бы достаточно рабских выражений для столь диктаторских притязаний.

Таким образом, изобретатели цензуры и оригиналы цензурных разрешений налицо, и вы можете по прямой линии проследить их родословную. Как видите, установлением цензуры мы обязаны не какому-либо древнему государству, правительству или церкви, не какому-либо закону, изданному некогда нашими предками, и не новейшей практике какого-либо из реформированных государств или церквей, а самому антихристианскому из соборов [13] 12 Имеется в виду Тридентский собор (см. примечание 6). и самому тираническому из судилищ — судилищу инквизиции. До этого времени книги так же свободно вступали в мир, как и все, что рождалось; порождения духа появлялись не с большими затруднениями, чем порождения плоти, и ревнивая Юнона не следила завистливо, скрестив ноги, за появлением на свет духовных детей человека; если же при этом рождалось чудовище, то кто станет отрицать, что его по справедливости предавали огню или бросали в море? Но чтобы книга, находясь в худшем положении, чем грешная душа, должна была являться перед судилищем до своего рождения в мир и подвергаться во тьме, прежде своего появления на свет, приговору Радаманта и его сотоварищей, — об этом никогда не было слыхано ранее, пока чудище несправедливости, вызванное наступлением Реформации и смущенное ее успехами, не стало изыскивать новые преддверия ада и адские бездны, куда бы можно было вместе с осужденными душами заключать и наши книги.

Это и был тот лакомый кусок, который столь услужливо подхватили и которым столь дурно воспользовались наши инквизиторствующие епископы и их приспешники францисканцы. Что же касается вас самих, то всякий, знающий чистоту ваших действий и ваше уважение к истине, не усомнится в вашем нерасположении к этим, хорошо известным вам, авторам цензурного постановления и в отсутствии с вашей стороны всякого злого намерения при издании его.

Быть может, кто-нибудь скажет: что же из того, что изобретатели дурны, их изобретение, все же, может быть хорошо. Допустим; но если здесь речь идет не об изобретении чрезвычайной глубины, а о таком, которое ясно и понятно для каждого; если лучшие и мудрейшие государства во все времена и при всех обстоятельствах избегали пользоваться им, и если его впервые употребили в дело лишь самые лживые развратители и угнетатели людей, с единственной целью противодействовать и мешать реформации, то я полагаю, что нужна более хитрая алхимия, чем какую знал Луллий [14] Испанский философ и богослов Раймунд Луллий (ок. 1235–1315) был также известным алхимиком. Иронический характер этой ссылки свидетельствует о том, что в семнадцатом веке алхимия уже потеряла свой престиж. , дабы извлечь из подобного изобретения какую-либо пользу. Этим рассуждением я хочу только показать, что, судя по дереву, и плод на нем должен был вырасти действительно опасный и подозрительный. Я разберу его свойства последовательно одно за другим; теперь же, согласно намеченному плану, рассмотрю, что вообще следует думать о чтении всякого рода книг, и приносят ли они больше пользы или вреда.

Не буду долго останавливаться на примерах Моисея, Даниила и Павла, хорошо знавших науки египтян, халдеев и греков, что едва ли было бы возможно без чтения книг этих народов; апостол Павел не счел осквернением для Священного Писания включить в него изречения трех греческих поэтов, в том числе одного трагика [15] В Новом Завете цитируются Эпименид Критянин (Послание к Титу, 1, 12), Арат (Деяния, 17, 28) и Еврипид — или, как считают некоторые комментаторы, Менандр (1-е Послание к Коринфянам, 15, 33). . И хотя между первыми церковными учителями этот вопрос вызывал иногда споры, но большинство из них признавали законность и пользу чтения книг; что с очевидностью обнаружилось, когда Юлиан Отступник, самый тонкий противник нашей веры, издал декрет, запрещавший христианам изучение языческих наук, — ибо, говорил он, они поражают нас нашим собственным оружием и побеждают при помощи наших наук и искусств.