Снорри: Младшая Эдда

Вместе с тем установить, что люди древнеисландского общества думали о язычестве и христианстве, действительно очень трудно. В «Саге об исландцах» ничего не говорится, конечно, о том, что Снорри думал о язычестве или христианстве. Как уже говорилось выше, в этой саге рассказывается вообще только о распрях между людьми, но отнюдь не о том, что люди думали. Саги, которые рассказывают о языческой эпохе в Исландии или эпохе, когда христианство только что было принято (т. е. о X–XI вв.), хотя и отличаются несколько по манере от саг, которые рассказывают о XII–XIII вв., тоже интересуются только распрями, но отнюдь не тем, что люди думали о религии, языческой или христианской.

Трактовка того, как язычество и христианство соотносились в психологии людей древне исландского общества, нередко бывает настолько упрощенной, что кажется каким-то пережитком точки зрения христианских миссионеров: принятие христианства трактуется как превращение в своего рода «нового человека» или автоматическое изменение всей психологии человека, всех его представлений. Предполагается, что раз христианство — официальный культ, то и психология у людей должна быть «христианская». Но едва ли такая психология вообще существует. То, что известно, например, о вере в судьбу у исландцев как языческой, так и христианской эпохи, — вере, которая, как очевидно из саг, была общераспространенной и играла огромную роль в поведении людей, — говорит скорее о том, что введение нового официального культа не вызвало никакого изменения в особенностях психики, наиболее характерных для людей того времени.

Христианизация произошла в Исландии со всем не так, как в других европейских странах, и суть исландской христианизации не столько в том, что новый культ был принят в Исландии добровольно в результате компромисса на альтинге между язычниками и христианами и по этому язычество не было искоренено, сколько в том, что в Исландии тогда и не было силы, которая могла бы его искоренить, не было ни чего похожего на государственную власть и государственный аппарат, т. е. не было государства. Даже в эпоху Стурлунгов, т. е. на третий век после христианизации, ни церковь, которая теперь получила некоторое развитие как самостоятельная организация, ни крупные хёвдинги, которые тогда боролись между собою за власть, не образовали еще государства в собственном смысле слова. Поэтому у официального культа, т. е. христианства, не было особенно глубоких корней и в эту эпоху.

Обрамление «Видения Гюльви» сводится к следующему. Конунг Гюльви в обличье странника отправляется в Асгард к асам, чтобы разведать у них, почему они так могущественны. Чертог, в который он попадает в Асгарде, — это наваждение, насланное асами (отсюда на звание — «Видение Гюльви»). Гюльви, он же Ганглери, беседует с тремя асами — Высоким, Равновысоким и Третьим, и они рассказывают ему о богах, которым они поклоняются, т. е. тоже асах, но уже других. В заключении чертог пропадает, Гюльви возвращается домой и рассказывает людям то, что он слышал. Асы же присваивают себе имена асов, о которых они рассказывали, и выдают себя за них.

Согласно распространенному толкованию, смысл этого обрамляющего рассказа в том, что все, услышанное Гюльви, — наваждение. Однако в действительности смысл обрамления, по-видимому, гораздо запутанней. С одной стороны, оно подразумевает эвгемеристическую трактовку языческих богов (Эвгемер — эллинистический писатель, который толковал богов как обоготворенных людей). Такая трактовка языческих богов была распространена в средневековой литературе, и она подразумевается также в «Прологе», где асы — это правители, которые пришли из Трои в Швецию. С другой стороны, однако, оказывается, что асы — это не только те люди, с которыми беседует Гюльви и которые присваивают себе потом имена богов, но также и те боги, которым эти люди поклоняются. Снорри ничего не говорит о том, что эти вторые асы — не боги. Правда, в одном месте «Языка поэзии» Снорри говорит, что «христианам не следует… верить в языческих богов и правдивость этих сказаний в другом смысле, чем сказано в начале этой книги», т. е. опять-таки как будто склоняется к эвгемеризму. Но надо иметь в виду, что в средневековом представлении «не верить в языческих богов» значило обычно не столько «не верить в их существование» (такой абстрактно логический аспект веры едва ли вообще существовал), сколько «не верить в то, что они хорошие», «не полагаться на них» и т. п. Ведь в средневековой христианской традиции языческие боги всего чаще и трактовались как злые духи, т. е. как существа хотя и реальные, но нехорошие. Однако никакого следа такой трактовки языческих богов у Снорри нет: о языческих богах он говорит с явной симпатией и без всякого морального осуждения. Такое отношение к языческим богам было возможно только в Исландии, конечно, и характерно для исландского христианства. Таким образом, в трактовке языческих богов у Снорри просвечивает вера в них в средневековом смысле этого слова вера, которая сочеталась у него и с эвгемеризмом ученых трактатов, и с исландским христианством. Сочетание христианской веры с верой в языческих богов было, по-видимому, широко распространено в Исландии и сохранилось и позднее. По словам исландцев, живущих в наше время, еще их деды подчас верили не только в разные сказочные существа — скрытых жителей и т. п., но и в Одина и в Тора, хотя и считали себя христианами.