Бонаккорсо Питти: Хроника

Дионора родилась 1 сентября 1421 года. Кумовьями были Никколо делло Стренато и Якопо Гвидотти и…

Пьеро Америко родился 15 ноября 1422 года в половине восьмого ночи роскошнейшей. [20]16 ноября дали ему указанные имена в честь двух сыновей, которые были у Франческо ди Нери. Кумовьями были сер Антонио Малегонелле, Якопо ди… Гвидетти, Алессандро ди Якопо ди Никколо ди Номе.

Филиппо родился… января 1423 года, и родился он в Корно в Вальдипезе. Назвали его Филиппо в честь отца его матери. Кумовьями были…

Спинетто родился 26 марта 1425 года. Родился он в Веруколе в Луниджане, когда Лука был комиссаром нашей коммуны [21]в землях маркиза Спинетта. Восприемниками были маркиз Антонио Альбериго, маркиз Бернабо, и Бернардо Нарди, и дон Джованни да Винка, Бардино ди… и другие.

Аньола родилась 13 июля 1426 года, восприемниками были Джованни, прозванный Писторе, и монна Франческа да Пьеро Шанкато.

Лиза Катерина родилась 4 апреля 1429 года, восприемники – Герардо Барончелли и Папи Галли.

У Руберто ди Бонаккорсо Питти и Джованны ди Сальвестро Гонди родился июня 5-го дня 1428 года Сальвестро. Восприемники – Фореста ди Джованни, дон Джованни да Винка ди Луниджана.

Я, Бонаккорсо ди Нери, запишу здесь для памяти о моих странствиях по свету с того времени, когда я остался без отца, что случилось в 1374 году, в каковом году апреля 25-го дня умер отец наш, да простит его господь.

После его смерти мы, восемь детей его, вместе с матерью нашей по причине большой смертности во Флоренции удалились в принадлежащее нам местечко в Вальдипезе, которое называется Корно, где случилось, что брат наш Джованни умер, а отроду ему было 27 лет; и умер также в нашем доме в какие-нибудь несколько дней Никколо ди Чоне, наш двоюродный брат, и умер по всем признакам от чумы; после того как утихла смертность во Флоренции, мы туда возвратились и узнали, что монна Маргерита, мать указанного Никколо, покинула дом, где проживала, и отнесла всю их ценную утварь и парадные одежды в дом своей сестры, матери Никколо и Гвидо дель Грассо Манелли; этот ее поступок никак нельзя было одобрить, принимая во внимание, что был еще жив Чоне, брат Никколо и ее сын, каковой находился в это время в Венеции; и мои братья рассудили, чтобы я съездил в Венецию и оттуда привез помянутого Чоне, которому было 18 лет, чтобы он мог сам увидеть, как обстоят его дела.

Я отправился в Венецию, и, когда я возвращался оттуда вместе с помянутым Чоне, случилось, что в день св. Андрея мы уехали из Пьетрамала и, спускаясь оттуда по долинам, мы из-за холода сошли с лошадей, и, когда Чоне пропустил вперед своего коня и хлопнул его хлыстом, конь так ударил его копытом в голову, что Чоне упал замертво. Я велел положить его на носилки, которые оказались тут рядом с церковью, и перенести его в Фиренцуолу, и тотчас же написал во Флоренцию моим братьям о том, что случилось. Они сказали об этом его матери и тут же отыскали медика, маэстро Франческо, и привезли его в Фиренцуолу; они нашли Чоне в таком состоянии, что никто не верил, что его можно спасти; однако он поправился благодаря прекрасному уходу помянутого медика, хотя ему пришлось полежать более месяца, а затем оттуда был он перевезен во Флоренцию и совершенно излечился.

Об этом событии мне хотелось упомянуть, потому что из-за того горя, которое я испытал в этих горах, держа на коленях своего двоюродного брата, казавшегося мне мертвым, с разбитой головой, а также из-за того, что его мать, то ли из коварства, то ли из глупости и желания посеять ссору между нами, кричала моему брату Пьеро: «Вы отправили Бонаккорсо за моим сыном, чтобы его убить, как вы и сделали, а другого моего сына извели в вашем доме в Вальдипезе». Еще больше горя и неудовольствия мне досталось, когда я укладывал его на носилки и, считая его мертвым, снял у него сбоку сумку, где оказалось несколько распечатанных писем, каковые он получил в Венеции от своих кузенов деи Манелли, и те ему в них писали о нас, что будто бы, когда его мать захотела вернуться в дом, где жила со своим братом, мы-де ее выгнали вон и побили ее. Эти письма я не захотел вернуть Чоне, когда он выздоровел, сказав ему, что я хочу показать их нашим родственникам, чтобы они увидели всю фальшь и лживость этих деи Манелли; он же, придя ко мне, требовал возвращения указанных писем, говоря: «Если ты их мне не отдашь, я всем буду жаловаться на то, что ты со мной сделал, я ведь знаю, что ты меня ударил мечом по голове, но я об этом молчал и буду молчать, если ты вернешь мне письма». Услышав такие слова, я понял, что это его мать и помянутые Манелли научили его так говорить либо для того, чтобы напугать меня и заставить отдать письма, либо для того, чтобы рассердить меня так, чтобы я сказал ему какую-нибудь грубость; однако, слава богу, я не сделал ни того, ни другого и сказал ему: «Ты ведь мне эту ложь говоришь не от себя; я знаю, кто тебя подучил так говорить, и знаю, по какой причине, но я не отдам тебе письма, несмотря на все твои речи, и не поддамся на то, чтобы поступить с тобой так, как ты, по своей подлости, того заслуживаешь. Итак, уходи и можешь жаловаться и говорить все, что ты хочешь, меня это не заботит, так как истина обнаружится». И тут я тотчас же пошел в дом Бонаккорсо ди Рукко деи Питти и отнес помянутые письма; там были все мои братья, и его сын Луиджи, и его племянник – Лионардо деи Джеппо Питти, и коварный Чоре ди Лапо Питти; я рассказал им все, что Чоне мне только что говорил, и показал им эти письма, и после долгих обсуждений они потребовали у меня эти письма и приказали мне, чтобы я больше ничего не предпринимал и предоставил действовать им. И спустя приблизительно месяц после того дня они за мной послали, и я нашел в их присутствии Чоне, и тот долго говорил в свое извинение и сам просил у меня прощения, клянясь, что он ничего не помнил о том, как и откуда получил удар по голове; он говорил, что, как глупец, слушал советы тех, кто хотел посеять между нами ссору, но что господь вернул ему ныне сознание истины, в которой он твердо уверен, т. е. что ударил его конь копытом, как я ему и говорил. Я простил его охотно, и с тех пор в течение многих лет он великими просьбами уговаривал меня простить и его мать, и хотел, чтобы я простил и его кузенов Манелли, чего я не хотел тогда никак; но по прошествии около 30 лет однажды, в святую пятницу, в церкви Санто Спирито я, чтобы сподобиться милости божией, без иного пособника, кроме господа, пригласил их в капитул и вернул им мир, что они приняли пристыженные.