без автора: Проделки Праздного Дракона

Издавна переходит из уст в уста история Мэн Чана [1]. У его стола кормились ни много ни мало – три тысячи прихлебателей. Кого только среди них не было! Были даже такие, что умели кричать петухом или прошмыгнуть под воротами, словно собаки.

Как-то Циньский князь взял Мэн Чана под стражу. Вырваться из заключения не было никакой возможности. Была у князя любимая наложница, и однажды она сказала:

– Я слышала, что у Мэн Чана есть шуба из белой лисицы ценою в тысячу лянов. Пусть он подарит мне эту шубу, тогда я замолвлю за него словечко, и его отпустят.

Но увы! Эту самую шубу Мэн Чан уже преподнес в свое время князю, и ее спрятали в княжескую сокровищницу. А вторую такую же – где достанешь? Тут один из прежних прихлебателей Мэн Чана и говорит:

– Я не хуже собаки смогу пробраться в сокровищницу князя и выкраду шубу.

Вы спросите, что это значит – «не хуже собаки». А вот что: мошенник умел лаять по-собачьи и с собачьего ловкостью пробиваться сквозь любую загородку. Вот и теперь он с непостижимою быстротой одолел одну ограду, потом вторую, и шуба оказалась у него в руках. Ее доставили наложнице князя, и та умильными речами добилась освобождения узника.

Мэн Чан без промедления покинул княжескую столицу. Не останавливаясь ни днем, ни ночью, он скоро прибыл к заставе Ханьгу [2]. Однако ж он опасался, чтобы князь не пожалел о своем решении и не послал погоню, а потому только об одном и думал – как бы поскорее миновать заставу. Но ворота заставы открывались лишь с пением петухов, и Мэн Чан места себе не находил от тревоги.

И тут его снова выручил кто-то из прежних прихлебателей.

– Я умею кричать петухом, – объявил он. – Сейчас это как нельзя более кстати.

И, прочистив горло, он закукарекал – ну точь-в-точь настоящий петух! Он прокричал раз, два, три, и в ответ со всех сторон зазвучало петушиное пение. Стражники решили, что пора открывать ворота, и Мэн Чан очутился на свободе.

В былые времена Мэн Чан кормил в своем доме много гостей, но теперь он спасся благодаря услугам двух маленьких людишек. Не явствует ли отсюда, что любое искусство и умение, даже самое неприметное, может принести немалую пользу? К сожалению, в наши дин уважением пользуются лишь те, кто обнаружит усердие на экзаменах и получит завидную должность, А любой другой, будь он даже семи пядей во лбу, прозябает в ничтожестве. Поэтому-то многие люди, одаренные остротою ума и ловкостью рук, не находя лучшего применения своим способностям, вступают на путь преступлений. А ведь если бы их использовать сообразно их дарованию, они бы, конечно, обратили свои силы на полезные дела и не оказались среди мошенников.

Во времена Сунской династии жил в городе Линь-ань знаменитый вор и грабитель по прозвищу «Мое Почтение». Настоящего его имени не знал никто. Он не оставлял после себя никаких улик, даже видимых следов его посещения в ограбленном доме не оставалось, и только перед самым уходом он всякий раз делал на стене надпись: «Мое почтение». Увидев эту надпись, пострадавший опрометью бежал к своему тайнику, в кладовую или в сокровищницу и убеждался, что его обокрали до нитки. Если бы не подпись, ни люди, ни злые духи не догадались бы, что в доме побывал вор,– настолько искусна была его работа.

Жители Линьани, доведенные грабежами до отчаяния, обратились к властям с жалобой. Правитель области велел своим чиновникам-сыщикам учинить строгое расследование и как можно скорее задержать того, кто носит кличку «Мое Почтение». Чиновники сбились с ног: есть на свете и Чжаны Третьи и Ли Четвертые, но кого прикажете хватать, если настоящее имя неизвестно? За всем тем, если начальство велело и назначило сроки, надо исполнять повеление во что бы то ни стало. Обычно бывает так, что мошенник, каким бы проворством он ни отличался, в конце концов все равно попадется. Рано или поздно власти отыщут его след. И теперь, после отчаянных поисков, сыщикам удалось арестовать преступника, но что это был именно таинственный Мое Почтение, а не кто иной, они доказать не могли. Задержанного притащили в Линьаньскую управу. Когда присутствие открылось, сыщики доложили правителю, что вор пойман. Хотя имя его осталось неизвестным, они утверждали, что надписи на стенах – дело его рук.