Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

На своем коротком веку ей довелось изведать столько невзгод, что жизнь сделалась для нее тягостным бременем, и единственное, о чем она мечтала, — уподобившись засохшему дереву, тихо и незаметно влачить свои дни в этой горной глуши. Теперь, когда ее давнишнее желание было наконец удовлетворено, она заметно повеселела, посветлела лицом, часто шутила с монахиней и играла с ней в «го». Разумеется, большую часть времени она отдавала молитвам и усердно изучала разные сутры, начиная с сутры Цветка закона. Скоро выпал снег, люди перестали приходить в Оно — как всегда бывает зимою — и потянулись унылые, однообразные дни (512).

Прошло еще немного времени, и год снова сменился новым. Однако здесь, в Оно, ничто не напоминало о весне. Скованная льдом река по-прежнему была безмолвна, и вид ее располагал к унынию. Мысли женщины все чаще устремлялись в прошлое, и хотя ей казалось, что она сумела окончательно изгнать из памяти образ человека, который сказал когда-то: «Но блуждала, тоскуя, душа…»

как-то написала она, по обыкновению своему в промежутках между службами упражняясь в каллиграфии. «Целый год прошел с того дня, как я умерла для всех, — думала она, вспоминая прошлое. — Помнит ли меня кто-нибудь?»

Однажды им принесли первую зелень в грубой, некрасивой корзинке, и монахиня сказала:

ответила женщина, и монахиня была растрогана до слез: «Неужели она действительно так думает?»

— О, если бы я могла видеть вас в другом, более сообразном вашим летам обличье… — вздохнула она.

Недалеко от стрехи росла красная слива, такая же яркая и благоуханная, как в те давние дни. «Такая ль весна…» (440) — невольно подумалось женщине, и она почувствовала, что эта слива дороже ей всех остальных цветов. И не потому ли, что напомнила ей того, чьим ароматом она так и не сумела сполна насладиться? (511).

В последнюю ночную стражу женщина поднесла Будде священную воду. Призвав послушниц помоложе, она поручила им нарвать цветов, но, словно обидевшись, лепестки внезапно осыпались, благоухая сильнее прежнего.

Внук старой монахини, правитель Кии, совсем недавно вернулся в столицу. Это был красивый мужчина лет тридцати, весьма уверенный в себе.

— Что нового произошло у вас за эти годы? — спросил правитель Кии, приехав навестить старую монахиню, а поскольку та, пребывая в старческой расслабленности, и ответить толком не умела, он почти сразу же перешел в покои младшей монахини:

— Увы, ваша бедная матушка совсем состарилась, — сказал он. — К сожалению, все это время я был далеко и не имел возможности заботиться о ней, а ведь после того, как ушли из мира мои родители, у меня не осталось никого ближе ее. А что супруга правителя Хитати, наведывалась ли она к вам?

Судя по всему, речь шла о его младшей сестре.

— Когда б вы знали, сколько печалей пришлось нам изведать за эти годы! — ответила монахиня. — А госпожа Хитати давно уже не давала о себе знать. Боюсь, что матушка так и не дождется ее.

Услыхав знакомое имя, женщина насторожилась.

— Я довольно давно приехал в столицу, — продолжал правитель Кии, — но, обремененный многочисленными придворными обязанностями, до сих пор не сумел выбраться к вам. Вот и вчера совсем уже было собрался, но неожиданно пришлось сопровождать господина Дайсё в Удзи. Мы пробыли весь день в доме покойного Восьмого принца. Когда-то господин Дайсё посещал его дочь, но в позапрошлом году ее не стало. Потом он тайно поселил в Удзи младшую сестру покойной, но и она скончалась прошлой весной. Собственно, он поехал туда затем, чтобы отдать распоряжение о поминальных молебнах. Провести все положенные службы господин поручил монаху Рисси из близлежащего храма. А вашему покорному слуге доверили подготовить один женский наряд. Надеюсь, вы мне в этом поможете? Я велю, чтобы ткачи выткали необходимые ткани и доставили сюда.

Надобно ли сказывать, сколь нелегко было женщине справиться с волнением? Не желая подавать подозрения окружающим, она поспешила скрыться в глубине покоев.