Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири: Макамы

Конструируя ритм саджа, мы сочли обязательным сохранить и рифму, которая часто играет роль и ритмообразующего фактора. При этом мы опирались на опыт таких известных мастеров перевода с европейских языков, как М. Л. Лозинский («Кола Брюньон») и Н. М. Любимов («Тиль Уленшпигель»). Учитывая характер лексики и фразеологии макам, мы использовали средства только литературного языка на равных стилевых уровнях, избегая просторечия и вульгаризмов. В таком случае, как нам кажется, рифма наряду с ритмом подчеркивает усложненность стиля, как бы компенсируя облегченность звуковой стороны текста, и придает ему оттенок некоторой «старинности» при сохранении чуть лукавого оттенка повествования.

Следует сказать также и о способах передачи арабских стихов, которые в подлиннике то и дело разрывают ткань рифмованной прозы.

Система стихосложения арабской классической поэзии метрическая; стопы традиционных стихотворных размеров достаточно строго определены количеством долгих и кратких слогов, а тоническое ударение, важное для рифмованной прозы, здесь не играет роли.

Переводчики не считали нужным пытаться имитировать ритмы подлинника и, заменяя долготы тоническими ударениями, создавать несвойственные русскому стиху размеры, хотя в принципе возможен и такой путь (см., например, сказки «Тысячи и одной ночи» в переводе М. А. Салье). Мы опирались на принятый в советской теории и практике поэтического перевода принцип функционального и ритмико-интонационного подобия подлиннику.

Нам представляется, что для передачи стихотворных вставок, вкрапленных в ритмическую рифмованную прозу, лучше всего пользоваться строгими русскими силлабо-тоническими размерами, для того чтобы в переводе грань между прозой и стихами ощущалась так же ясно, как у аль-Харири. В большинстве стихотворений сохранен принцип рифмовки, характерный для арабской классической поэзии, — единая рифма в каждой строке или через строку. В макамах Савской и Дамасской сохранен встречающийся в них особый вид арабской строфы андалусского происхождения (так называемый зеджель) с рифмовкой типа ббба, ввва, ггга и т. д.

Из пятидесяти макам, составляющих цикл рассказов о похождениях Абу Зейда ас-Серуджи, мы предлагаем читателю сорок, опуская макамы, основанные на графических фокусах или содержащие рассуждения о тонкостях арабской грамматики или законоведения, представляющие интерес только для специалиста. Нумерация макам оставлена такой же, как в арабском подлиннике.

Макамы аль-Харири неоднократно иллюстрировались средневековыми арабскими художниками-миниатюристами, несомненно находившими в них для себя богатый материал. Несколько иллюстрированных рукописей макам сохранилось до нашего времени. Рукопись, датированная XIII в. и содержащая 98 цветных миниатюр, находится в Ленинградском отделении Института востоковедения АН СССР. Ее иллюстрации относятся к наиболее ранним из дошедших до нас арабских миниатюр. Репродукции двух из них воспроизводятся на первой (илл. к Мекканской макаме) и четвертой (илл. к Васитской макаме) сторонках обложки.

Предлагаемый читателю перевод макам выполнен по бейрутскому изданию 1968 г. («Шарх макамат аль-Харири», изд. «Дар ат-тирас») с использованием комментариев к изданию Сильвестра де Саси (Париж, 1822) [10] Les séances de Hariri. Publiées en arabe, avec un commentaire choisi M. …Silvestre de Sacy. P., 1822. .

В. М. Борисов

А. А. Долинина

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Превратности времени обратили меня в бедняка, от друзей оторвала суровой судьбы рука, а верблюдица странствий унесла меня в дальние страны, так достиг я столицы Йеменской — Саны [11] Сана — столица Йемена, один из древнейших городов на Аравийском полуострове. : с пустой сумой, с нуждой за спиной — нету ни даника [12] Да́ник — денежная единица, равная 1 / 6 дирхема (см. примеч. 34 к макаме 4), небольшая серебряная монета. хлеба купить и некуда голову приклонить. Целый день, неприкаянный, по улицам я бродил, словно по небу птица, по городу я кружил, а взоры свои пустил я блуждать повсюду: искали они, с кем я горе свое забуду, благородного друга, чтобы душу ему излить, о бедах поведать и печали свои утолить.

Долго-долго бродил я, и милость явил мне Аллах — всех несчастных заступник, помощник во всех делах. Привел он меня к многочисленному собранью: все теснили друг друга, и слышались чьи-то рыданья. Сквозь чащу собравшихся я стал пробираться вперед — разузнать и разведать, почему столпился народ. Наконец я увидел: в середине толпы стоит путешественник, жалкий и тощий на вид. Он рыдает и стонет, причитая и поучая, драгоценные камни слов то и дело из уст роняя. А вокруг него люди стоят, вниманья полны, как седой ореол вокруг полной и яркой луны, как цветка лепестки, что вокруг сердцевины видны. Подошел я с почтеньем поближе и был готов у него позаимствовать кое-что из редкостных слов. Он цветистые фразы быстро сплетать умел, ловко рифмы нанизывал, и голос его звенел: