Николь Рейш - Мое пепельное счастье (Книга 2)

– Эстер, черт бы тебя побрал. – Бормотал я, принимая сидячее положение. – На кой черт так делать? Я чуть было не обделался от твоего пристального взгляда.

– Жаль я не прихватила камеру. – Она встала с пола и плюхнулась на диван, спихивая с него мои ноги.

– А ничего, что я в одних трусах? – Возмутился я.

Эстер недовольно прыснула:

– Сомневаюсь, что увижу там что-то, чего не видела раньше. Хотя тут и правда есть на что посмотреть.

Закатив глаза и невольно рассмеявшись, я нагнулся и поднял с пола плед, чтобы хоть чем-то прикрыться.

– Я польщен. Ты не могла уснуть и пришла сюда, чтобы поговорить о моем супер сексуальном теле? – Подшучивал я. – Тогда могла бы прийти пораньше, а не в три часа ночи. У нас осталось слишком мало времени, для разговора об этом. Ты так не считаешь?

– Какой же ты болван. – Она схватила подушку и пыталась зарядить ей в мою голову, но хорошенько промахнулась. Подушка пролетела над моей головой и едва не попала в телевизор. – Ой, прости.

– Ты просишь прощение у телевизора? Серьезно? Тебе жаль все что угодно, но только не мою голову? А то, что я мог схлопотать сотрясение мозга, тебя не волнует?

– Волновало бы, - на мгновение задумавшись проговорила Эстер. - Если бы у тебя был мозг.

– Так ты об этом пришла поговорить? – Мне нравились наши перепалки. Когда Эстер злиться, ее глаза становятся темными и глубокими, ноздри раздуваются, а лицо багровеет. Это так забавно, что я готов смотреть на злую Ми-ми вечно. Но, хорошего по не многу.

Я заерзал на месте, пытаясь устроится поудобнее, но это маленькое создание заняло большую часть дивана, так что я бросил это бесполезное занятие и уселся уже уж как-нибудь.

Эстер хотела поговорить о чем-то, но не могла решиться. Я не давил на нее. Уж на кого, на кого, а на Эстер давить нельзя, иначе она окончательно замкнется в себе и будет только хуже. Мы сидели в тишине около десяти минут, когда она, наконец-то заговорила:

– Я уважаю тебя, Кайл. Ты всегда говоришь мне правду. Она порой ранит, но после от нее мне всегда становится легче.

Эстер не смотрела на меня. Взгляд ее сине-зеленых глаз был прикован к чему-то за моей спиной. К чему-то, что помогало ей собраться с духом. Бледные, худые ручонки обвили ее острые, угловатые коленки. Эмс одолжила Эстер пижаму: клетчатые, красные шорты и белую футболку с надписью « I love Sleep » на груди.

– Эмили старается меня утешить, сказать то, что я хочу услышать и за это я ее люблю... Но сейчас мне это не нужно.

Эстер продрогла. Даже в лунном свете было видно, что ее тело покрылось мурашками. Она замолчала, хотя я чувствовал, что ей по-прежнему есть что сказать. Просто она еще не готова.

Я принес для нее второй плед и приготовил нам липовый чай с медом. К тому времени, когда я наполнил наши чашки по второму кругу, глаза Эстер уже были полны решимости высказаться.

– В детстве у меня были ролики. Крутые такие: темно-красного цвета с черными шнурками. – Я наблюдал за тем, как Эстер водила указательным пальцем по краешку чашки. Казалось, она ограничила весь свой мир до одной полупустой чашки с чаем. – Я так любила их, хранила, подобно трофею и редко доставала из коробки. Но прошло два года – и я из них выросла. Они по-прежнему были красивыми, как и в тот день, когда я их впервые увидела. Я по-прежнему их любила. Но я поняла, что эти ролики мне больше не нужны. Так произошло и с Томом. Я из него выросла.

Странное сравнение человека с роликами, но это не главное. Главное я понял, что именно она пытается мне сказать. Эстер любит Томаса, но больше не влюблена в него. Представляю, как она сбита столку.

– Я любила его. – Твердо произнесла она. – Я любила его настолько сильно, настолько пламенно, что мое сердце выжгло само себя и теперь мне больше нечем любить. Вчера вечером я сидела в кругу его друзей, наблюдала за Томом и… я вдруг поняла, что больше ничего не чувствую. Рядом со мной был все тот же Том – парень, с которым я выросла. Я по-прежнему ценила его и заботилась о нем, но я больше не влюблена в него. Он все тот же, да только вот я стала другой. Я не хочу для себя такой судьбы и мужа, который будет, как макака прыгать по сцене с микрофоном. Томасу двадцать три, но он ведет себя как подросток, а я хочу видеть рядом с собой мужчину.

На мгновение она умолкла, чтобы подобрать слова, но затем, резко вскинув на меня свой взгляд, продолжила:

– Но, Кайл, что если Томас – это единственное, что я заслуживаю. – В ее темных, сине-зеленых глазах читался не просто страх, а ужас. Вот что беспокоит ее. Она боится, что больше никто не сможет ее полюбить. – Что если там, впереди меня больше никто не ждет?