Keith Richards - Life

Четыре года прошло между Steel Wheels и 1994-м, когда случился Voodoo Lounge. Я и остальные получили время для того, чтобы заняться другой музыкой: сольными пластинками, работой по приглашению, участием в альбомах трибьютах и всякого рода идолопоклонстве. Постепенно я переиграл почти со всеми выжившими из моих детских героев: Джеймсом Бертоном, Everly Brothers, Crickets, Мерлом Хагардом, Джоном Ли Хукером и Джорджем Джонсом, с которым я записал Say It’s Not Now. Одной наградой я гордился больше всего — это когда нас с Миком в 1993-м приняли в члены Зала славы авторов-песенников — потому что это решение мне подписал Сэмми Кан на своем смертном одре. Я только годы и годы спустя оценил все величие творцов с Тин-Пэнэлли — я раньше от этих песен отмахивался или они меня вообще не задевали. Но когда я сам стал сочинителем, тогда смог оценить, как круто они построены, с каким мастерством. Хоуги Кармайкла я чтил так же высоко, и я никогда не забуду, как он мне позвонил один раз — за полгода до смерти.

Мы с Патти отдыхали на Барбадосе, скрылись от всех на пару недель, и однажды вечером заходит экономка и говорит: «Мистер Кит! Вас мистер Майкл по телефону». Я, естественно, сразу подумал, это Мик. Тогда она говорит: нет, кажется, Кармайкл. Я спрашиваю: Кармайкл? Я не знаю никакого Кармайкла. И тогда через меня как дрожь пробежала. Говорю: спросите его имя. Она вышла, потом возвращается и говорит: Хоуги. И я выкатываю глаза на Патти. Все равно что боги призвали на небеса. Очень странное ощущение. Чтоб Хоуги Кармайкл мне позвонил? Да ладно, это меня кто-то разыгрывает. В общем, подхожу к телефону, и это он, Хоуги Кармайкл. Он услышал в моем исполнении свою песню The Nearness of You, которую я подарил нашему адвокату Питеру Парчеру. Питеру понравилась запись и как я играю на фоно, и он отослал её Хоуги. Я сделал из песни типичный баррелхаус, кабацкое буги — вывернул её наизнанку, совершенно сознательно. Я не особенно хорошо играю на фоно и там, мягко говоря импровизировал, обходился своими скромными средствами. А теперь на том конце провода сам Кармайкл: «Парень, когда я услышал эту версию — черт, я же её прямо так и слышал, когда писал». А я всегда думал, что Кармайкл — такой крайне правый чувак. Я сомневался, что он вообще способен меня одобрить, тем более одобрить мою версию его вещи. Поэтому я не верил своим ушам, когда он сам мне позвонил и сказал, что ему понравилось, как я её сделал. Услышать такое от самого... Охренеть! Это же мне как побывать в раю на секундочку. Он спросил: «Ты сейчас на Барбадосе? Обязательно зайди в бар и возьми себе корн-н-ойл». Это такая штука, которую мешают из ядреного темного рома и фалернума, специального тростникового сиропа. Я две недели ничего другого и не пил, только корн-н-ойл.

На исходе тура Steel Wheels мы освобождали Прагу — ощущение, по крайней мере, было такое. Засветили Сталину фонарь. Концерт происходил довольно скоро после революции, которая покончила с режимом коммунистов. «Танки уходят, приходят Stones» — такой был заголовок. Это был шикарный ход, придуманный Вацлавом Гавелом — политиком, который провел Чехословакию через бескровный переворот всего лишь несколько месяцев назад. Танки выводят, и теперь мы пригласим Stones. Мы были рады поучаствовать во всем этом. Гавел, наверное, единственный глава государства, который не то что произнес — которому вообще могла взбрести в голову идея произнести речь о том, какую роль сыграла рок-музыка в революционных событиях в европейском Восточном блоке. Он единственный политик, знакомством с которым я горжусь. Приятный человек. Он поставил себе во дворце огромный медный телескоп, когда стал президентом, и навел его на тюремную камеру, где отсидел шесть лет. «И каждый день я смотрю в него, чтобы постараться разобраться, как поступить». Мы для него подсветили дворец. Они себе такое позволить не могли, и мы попросили Патрика Вудроффа, нашего гуру-осветителя, заново устроить этому огромному замку иллюминацию. Патрик его принарядил, устроили местный Тадж-Махал. Мы дали Вацлаву маленький белый пульт с нашим фирменным языком. Он ходил повсюду и зажигал огни, и неожиданно дворцовые статуи ожили. Он радовался, как дитя — нажимал на кнопки и ахал от восхищения. Не так часто удается подружиться с таким президентом и подумать: блин, свой чувак.

В любом бэнде постоянно учишься играть вместе. Всегда чувствуешь, что получается все сыгранней, все круче и круче. Это как дружная семья. Если один человек выбывает, это личная потеря. Когда Билл Уаймен ушел от нас в 1991-м, я сильно бесился. Хотелось врезать ему как следует. Не слишком красивая вышла история. Он сказал, что ему больше не нравится летать. Он стал добираться до каждого концерта на колесах, потому что у него вдруг развился страх перелетов. Какое это оправдание — да кончай, хватит нам мозги компостировать! Я ему не верил. Я перелетал с этим парнем в самых раздолбанных корытах на свете, и он ни разу глазом не моргнул. Но кто знает, наверное, этим можно заразиться постепенно. Или, не знаю, он сделал компьютерный анализ. Билл в такие штуки здорово въезжал, компьютером обзавелся одним из первых. Видимо, сказывался его педантичный характер, любовь к учету. Он, вероятно, что-то там высчитал на компьютере, например, какие у тебя шансы разбиться после стольких миль в воздухе. Я не понимаю, чего он переживает насчет смерти. Вопрос же не в том, чтоб от нее убежать. Вопрос в том, где и как!