Жан-Жак Руссо - Новая Элоиза, или Письма двух любовников

Прости, мой любезный и почтенный друг; ежели бы я думала, что богатство может сделать тебя счастливым, я бы тебе сказала, ищи богатства; но может быть ты имеешь причину презирать его с толикими сокровищами, чтоб без него обойтись. Мне приятнее сказать тебе: ищи благополучия; оно есть богатство мудрого; мы чувствовали всегда, что нет его нигде без добродетели; но остерегайся, чтоб добродетель, сие слово весьма отвлеченное, не имело больше блеску, нежели твердости, и не было бы пустое имя, служащее более к ослеплению других, нежели к собственному удовольствию. Я содрогаюсь, когда думаю, что люди, носящие прелюбодеяние в глубине сердец, смеют говорить о добродетели! Знаешь ли ты совершенно, что значило для нас толь почтенное и поруганное слово, в то время, когда мы были соединены беззаконным обязательством? Оно было та беснующаяся любовь, коею мы оба были объяты, и которая скрывала свои восторги под сим священным восхищением, чтоб представляя нам его еще драгоценнее, тем доле нас обольщаешь. Мы были сотворены, я смею так думать, любишь истинную добродетель и ей следовать, но мы обманывались, искав оной, и следовали только тщетному привидению. Время пройти мечте; время возвратиться от продолжительного заблуждения. Мой друг, сие возвращение тебе не трудно: ты имеешь руководителя в самом себе, ты мог не радеть о нем, но никогда от себя его не отдалял. Неповрежденная душа твоя прилепляется ко всякому добру; и если оное иногда от нее уходило, то потому только, что она не употребляла всей своей силы для его удержания. Войди опять в глубину своей совести, и поищи, ты, конечно, найдешь там некоторое забытое правило, которое послужит к лучшему учреждению всех твоих действий, и к соединению их между собою и с общим предметом. Сего не довольно, поверь мне, что добродетель будет основанием твоего поведения, если ты не утвердишь сего самого основания на непоколебимом начале. Вспомни тех Индейцев. кои утверждают мир на большом слоне, а слона на черепахе; но когда у них спрашивают, на чем держится черепаха, они не знают более что отвечать.

Я убеждаю тебя употребить некоторое внимание к словам твоего друга, и избрать к достижению благополучия путь надежнее того, по которому мы так долго заблуждались. Я не перестану просить у Небес для тебя и для себя, сего чистого блаженства, и не буду спокойна прежде, пока не получу его для обоих. Ах! если наши сердца напомнят некогда против воли заблуждения нашей молодости, пусть, по крайней мере, произведенное ими возвращение позволит нам о них воспоминать, и чтоб мы могли сказать с сим древним: увы, мы погибли бы без нашей погибели!

Здесь кончатся поучения проповедницы, довольно для нее отныне сказывать их самой себе. Прости, любезнейший мой друг, прости навеки; так велит непременный долг: но верь, что сердце Юлиино не может никогда забыть того, что было ему неоцененное. Мой Боже! что я делаю?.. Ты увидишь то ясно по состоянию сей бумаги. Ах! или не позволено почувствовать горести в последний раз прощаясь со своим другом?

Так, Милорд, то правда: дута моя угнетена бременем жизни. Давно уже она мне в тягость; я потерял все, что могло мне делать ее приятною, и одни только скорби мне остались. Но говорят, что не позволено располагать жизнью без воли того, кто дал ее. Я знаю, что она также по многим причинам и тебе принадлежит. Твои старания мне спасли ее два раза, и благодеяния твои непрестанно ее сохраняют. Я никогда не предприму располагать ею, пока не буду уверен, что могу то сделать без преступления, и пока мне будет оставаться малейшая надежда для тебя употребить ее.

Ты мне говорил, что я тебе нужен, для чего ты меня обманываешь? С тех пор, как мы в Лондоне, вместо того, чтоб занять меня собою, ты сам только мной занят. Какие принимаешь ты излишние попечения! Милорд, ты знаешь, что я ненавижу злодеяния еще более жизни: я обожаю Превечного; я тебе всем обязан, я люблю тебя, ты один только меня удерживаешь на земли, дружество и должность могут к ней привязывать несчастного; но предлоги и суемудрия никак его шут удержать не могут. Просвети мой рассудок, говори сердцу моему; я готов внимать тебе: но помни, что отчаяния никогда обмануть не можно.

Ты хочешь, чтоб рассуждали: и так станем рассуждать. Ты хочешь, чтоб рассуждения были сообразны важности вопроса, которой решится, я согласен. Станем искать правды кротко и спокойно; рассмотрим общее предложение, как бы шло дело о другом. Робекк сделал защищение добровольной смерти прежде, нежели себя оной предал. Я не хочу писать, по примеру его, книги, я и его книгою не очень доволен; но надеюсь подражать в сем исследовании его хладнокровию.