Жан-Жак Руссо: Новая Элоиза, или Письма двух любовников

Так, я даю слово жить в отдалении от ней столь долго, сколько вы определите; я удержусь ее видеть и к ней писать; я клянусь в том вашими дражайшими днями, толь нужными к сохранению ее жизни. Я подвергаюсь, не без страху, но без роптания всему, что вам для ней и для меня повелеть угодно будет. Я скажу еще более: что ее благополучие может облегчить мою горесть, и я умру доволен, если вы изберете ей достойного ее супруга. Ах! только бы его сыскали, и чтоб он мне смел сказать: я лучше тебя любить умею! Тщетно будет он иметь все то, чего у меня не достает; если он не имеет сердца моего, он не будет иметь ничего для Юлии. Но я более не имею, как только честное и нежное сердце. Увы! я ничего больше не имею. Любовь, которая уравнивает всё, не возвышает человека, а одни только чувствования. Ах! если б я смел внимать моим к вам чувствам, сколько бы раз говоря с вами, язык мой произнес сладкое имя матери!

Удостойте поверить клятвам, которые не будут тщетны, и человеку, которой не сотворен обманывать. Ежели я некогда мог во зло употребить ваше почтение, то я первому изменял самому себе. Сердце мое без испытания, не узнало прежде опасности как тогда уже, когда поздно было от нее избегнуть; и когда еще я не научился от вашей дочери жестокому искусству побеждать любовь самою любовью, которому потом она меня так совершенно научила. Истребите ваши страхи, я о том вас умоляю. Если кто на свете, кому бы ее спокойствие, ее благоденствие, ее честь были дороже, как мне? Нет, мое слово и мое сердце вам поруки в обязательстве, которое я даю именем моего знаменитого друга, и моим собственным. Никакая нескромность, будьте в том удостоверены, употреблена не будет, и я испущу последний вздох, не показав, какая печаль дни мои скончала. Утишите же снедающую вас горесть, от которой во мне она еще более умножается: отрите слезы, которые из меня вырывают душу; восстановите свое здоровье; возвратите нежнейшей дочери благополучие, от которого она для вас отказалась; будьте и сами счастливы ею: живите, наконец, чтоб заставить ее любить жизнь. Ах! невзирая на заблуждения любви, быть матерью Юлии, есть еще участь столь приятная, чтоб веселишься жизнью!

Возьми, жестокая, вот мой ответ. Читая его, утопай в слезах, если ты знаешь мое сердце, и если твое еще может чувствовать; но пуще всего не обременяй меня более сим немилосердным почтением, которое продаешь ты мне так дорого к мучению моей жизни.

Твоя ли варварская рука дерзнула разорвать сии сладкие узы, утвержденные в твоих глазах почти из детства, и в чем твое дружество, казалось, участвовало с таким удовольствием? Я уже столько несчастлив, как ты хотела, и сколько я могу быть. Но знаешь ли ты все зло, которое ты делаешь? Чувствуешь ли ты совершенно, что ты вырываешь у меня душу, что то, чего ты меня лишаешь, ненаградимо, и что легче сто раз умереть, нежели жить не друг для друга? Почто ты говорить мне о Юлиином благополучии? Может ли оно быть без сердечного удовольствия? Почто ты говоришь мне о опасности ее матери? Ах! что значит жизнь матери, моя, твоя, и даже ее самой? Что значит существование целого света в сравнении с сладчайшими чувствами, кон нас соединяли? Безрассудная и свирепая добродетель! Я повинуюсь жестокому твоему голосу; и ненавидя тебя, все для тебя делаю. Что приносят суетные твои утешения против лютейших мук душевных? Исчезни печальной идол несчастных, ты только умножаешь их бедствия, отнимая последнее прибежище, оставленное им счастьем. Я повинуюсь однако ж; так, жестокая, я повинуюсь: я сделаюсь, будет можно, нечувствителен и свиреп как ты; я позабуду всё, что было любезно мне на свете; я не хочу больше слышать ни произносить имени Юлии и твоего. Я не хочу больше приводить несносного о том воспоминания. Досада и непреодолимая злоба ожесточают меня против толиких превратностей. Непреклонное упорство займет во мне место мужества: дорого стоило мне быть чувствительным; лучше отказаться от человечества.

Ты написал ко мне отчаянное письмо; но оно показывает столько любви и добродетели в твоем поведении, что тем заглаживается горесть твоих жалоб: ты столько великодушен, что нельзя осмелиться тебя бранить. При всей вспыльчивости, когда так умеют жертвовать собою тому, что любят, тогда заслуживают более похвалы, нежели укоризны; и не взирая на твои брани, ты никогда мне не был столь любезен, как с тех пор, когда я узнала все, чего ты стоишь.