Александр Баунов - Миф тесен

Вместо математики и инженерных специальностей студенты идут на то, что в Норвегии называют «специальностями самореализации»: наука о правильном питании, социальная и гендерная психология, антропология. На физиков в университете Осло училось всего четверо студентов, большинство пошло на психологию и театр. «Произошла деиндустриализация норвежского общества, оно больше не основано на труде», — горевал местный социолог.

Сервис медленный и ленивый, учатся долго, работать начинают поздно. Серьезных газет нет — только таблоиды или, как там еще говорят, «квалоиды» — качественные таб­лоиды. Карьерный рост — не среди главных жизненных приоритетов, «милее мне домашний круг». Работаешь ты хорошо или плохо — всё будет не хуже, чем у людей. Упираешься в массу сограждан, как в теплую мягкую перину, как в облако веселящего инертного газа. Через это облако в штанах и юбках очень трудно пробиться — не потому, что оно оказывает сопротивление, а потому, что оно норовит вобрать в себя. «Появилась лень как часть ментальности, — говорил мне профессор-антрополог из Осло Томас Эриксен. — Все знают: не важно, как ты работаешь, что ты умеешь, — всегда будет еда и жилье. Мы больше не соревнующееся общество».

«Во внутреннем диалоге современного городского жителя всегда в той или иной форме повторяются два паттерна. Первый такой — человек думает: “Я добьюсь. Я достигну! Я всем докажу! Я глотку перегрызу! Выколочу все деньги из этого сраного мира!” А еще бывает так — человек думает: “Я добился! Я доказал! Я глотку перегрыз”. Оба этих процесса попеременно захватывают сознание и могут рассматриваться как один и тот же мыслепоток, циклически меняющий направление», — учит жизни в Москве молодого вампира его опытный наставник.

В Норвегии этот цикл остановился. С точки зрения норвежцев, человек рождается в мир не для того, чтобы соревноваться с другими людьми. А ведь конкуренция не только создает, она и сбрасывает напряжение, которое копится не снаружи, а изнутри — от несоответствия собственного хотения внешнему миру. Ведь нет же такого мира, который устраивал бы любое хотение. Человек — такой поганец, что иногда ему хочется почувствовать себя лучше других, а здесь так не принято.

Самые сильные драмы как раз не там, где самая большая бедность, а там, где человек разогнул спину, оторвался от бесконечной борозды с бататом, бататом этим перекусил и огляделся вокруг. А вокруг — другие люди, и они такие есть и сякие, разные, и хочется кого-то полюбить, а кого и ненавидеть — просто так, за уши его оттопыренные, которые видеть не могу, и у того забор новый, а у другого кувшин глиняный расписной, а у того репа выросла больше всех — и дедка за репку и бабка за дедку, Жучка за внучку, а все равно вытянуть не могут. Вот бы мне такую. Или лучше внучку, красавицу. А она стихи пишет, и знать меня не хочет. И вот поеду на ярмарку, продам батата и проеду мимо с бубенцами. И она пожалеет. А может быть, наоборот, все бросит — и ко мне. И будем жить долго и счастливо. И как бы еще подольше или вообще не умереть.

А с батата — раз, и взяли налог 50%, чтобы соседу тоже было на что бубенцы купить. И глядь — вон уже внучка не при репке, а с ним. Обидно.

Неконкурентное норвежское общество — вероятно, высшее социальное достижение человечества. Но вот ученые-античники ломали головы, отчего так лихо рванула вперед любезная мне древнегреческая цивилизация, — и ничего другого не придумали, кроме того, что в основе ее была конкуренция свободных и относительно равноправных субъектов — граждан внутри полиса, полисов между собой и т. д. Отсюда эллинская любовь к атлетическим играм на победителя и к всевозможным соревнованиям. Даже пьесы ставились в виде ежегодных театральных соревнований — как если бы у нас каждый спектакль при каждом показе участвовал в «Золотой Маске», а каждый фильм в фестивальном конкурсе.

Достоевский полагал, что в социальном раю человек, пожалуй, взбесится со скуки. «Осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой... дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, — так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности мерзость сделает». Ну вот и сделал.

Милетский тиран Фрасибул на вопрос коринфского правителя Периандра, как лучше править людьми, вышел в поле и стал срывать все колоски, которые торчали над остальными. В Норвегии колоски срубают себя сами.