Сара Вульф - Zhiestokiie_i_liubimyie_-_Sara_Vul_39_f

– Мы должны испытать все девять ярдов агонии университета, прежде чем выпустимся. Должны напиться до потери пульса, дать зарок навсегда отречься от мужчин, прогулять кучу занятий и попробовать кокаин. И это определенно стоит как минимум семи месяцев занятий здесь.

– Чьи слова?

– О, это слоган каждого трогательного фильма о взрослении.

– Черт! – Я отпускаю ее ногу и закатываюсь под свою кровать, где на деревянных перекладинах под матрасом замечаю вырезанный член и сразу же выкатываюсь обратно. – Фу-у!

– Слушай, я действительно сочувствую тебе насчет этого парня. Или... двух парней… и всего происходящего. Покажи их мне, и я так сильно их отделаю, что они будут блевать тем, что осталось от их душ. Но прямо сейчас мне нужно закончить эссе по химии, иначе меня отымеют. Метафорически. Вообще-то, я еще девственница.

И это последний раз, когда она вправе произносить столь громкие слова. Отлучившись за едой, я возвращаюсь с кучей буррито и стучусь к ней, чтобы она меня впустила, однако из-за двери доносится стон, а затем Иветта просит кого-то сделать что-то «сильнее». И я реагирую на это с пугающей благосклонностью: направляюсь к более спокойным водам. Джек открывает дверь. Его волосы взъерошены ото сна, и он без рубашки… вот черт, эти воды настолько же спокойные, как и люди, которые выигрывают машины у Опры.

– Моя соседка бесстыдница, поэтому теперь я живу здесь, – заявляю я, проходя мимо него.

– Ты не можешь, – возражает он.

– Колумбу сказали то же самое, и посмотри, чего он достиг. – Я плюхаюсь на его кровать. Я точно знаю, что она его, ведь она идеально заправлена, лишь покрывало слегка смято ото сна. Постель же его соседа представляет собой сочувственно пустое пристанище с беспорядком из одеял. Джек надевает рубашку и, зевая, садится рядом со мной.

– У тебя такие заспанные глаза. – Я указываю на его глаза, и он сильно их трет.

– Ладно, если хочешь, можешь остаться, – предлагает он, все еще потирая один глаз – такое человеческое, ранимое движение, которое я никогда не видела прежде в его исполнении. – Но я ухожу через пятнадцать минут.

– Ты похож на маленького ребенка, – я смеюсь, – у которого проблемы с глазами.

– Заткнись, – ворчит он и трет сильнее. Его щеки розовые после сна, а волосы торчат в разные стороны.

– По-прежнему используешь задницу утки в качестве образца для подражания, да? – говорю я, указывая на его прическу.

– По-прежнему используешь ребяческие оскорбления в качестве защитного механизма, да?

– По крайней мере, это не задница животного.

– А смысл тот же.

Я показываю ему средние пальцы на обеих руках, и он отвечает мне тем же, затем облокачивается на стену и закрывает глаза. За окном сверкает сумеречное розовое небо, и вечерняя заря проникает внутрь, разукрашивая белые стены полосами персикового цвета.

– Что ты хочешь знать в первую очередь? – наконец спрашивает Джек.

В голове возникает тысяча вопросов, но я выбираю наименее безобидный.

– Куда ты уходишь через пятнадцать минут?

– Друг пригласил моего соседа на барбекю, и тот тащит меня с собой.

– Кто твой сосед?

– Его зовут Чарли. Он идиот. Но пылкий идиот. Я слышал, это имеет какое-то значение.

– Конечно, и живое тому доказательство прямо перед тобой. – Я указываю пальцем на себя. Ухмыляясь, Джек открывает глаза, чтобы взглянуть на меня, и красное солнце разбавляет ледяную голубизну теплым оранжевым.

– Ты не идиотка, Айсис.

– А то я не знаю.

– Ты глупышка, – исправляет он и, вновь закрыв глаза, ложится на бок. Я же размышляю над достоинствами того, чтобы оторвать ему все пальцы по одному, и решаю, что они слишком красивые, чтобы от них избавляться. Сейчас.

Обнимаю колени и пытаюсь вспомнить, как правильно дышать. Как делают это все нормальные люди. Люди, которых не преследуют призраки прошлого или, как в моем случае, бывшие парни с садистскими наклонностями. И как только я начинаю погружаться во тьму, где живет, дышит и разъедает меня монстр, Джек протягивает руку и увлекает меня к себе. Я вскрикиваю, но не сопротивляюсь. Он прижимается ко мне сзади всем телом, обдавая своим теплом, и мы просто лежим на его мягкой кровати. Постепенно запах мяты и меда обволакивает меня, как одеяло. Темными ночами я жаждала вновь ощутить этот запах, когда думала о нашей войне, его руках и какого было бы его поцеловать, сильно, по-настоящему, и, возможно, даже зайти дальше, потому что, может быть, просто может быть, он единственный человек в мире, который сможет целовать мои растяжки, а не называть их уродливыми...