Valery Angulys - Bad girls dont cry I

Бывает, на душе паршивее некуда, а потом посмотришь в окно — снег. Думаешь, ну нах! Жизнь — это круто. Чувствуешь себя на пороге грандиозного открытия. В ожидании чуда.

Вырастая, понимаешь цену чудес, особенно тех, которым не суждено сбыться. Мой принц не собирался дарить сказку. Он исчез.

Я прижалась лбом к прохладной поверхности стекла, зажмурилась, отчаянно пытаясь вызвать в памяти одну из его настоящих, искренних улыбок. Тех, что вселяли в меня сладостную грусть и дарили шанс коснуться стального сердца. Хотелось плакать. Разрыдаться без особой фантазии.

Меж тем шел снег. Пушистые комочки срывались с неба, кружили в замысловатом танце.

Наверное, это слезы ангелов о несбывшихся надеждах неверующих людей. Временами мы ужасные невежды, склочники и богохульники. Взываем к небесам, когда горло сдавит костлявая лапа Рока, а если на твоем небосклоне солнечно, задумаешься ли о вселенском благе?

Сегодня у меня решительно не получалось мыслить. Я уставилась расфокусированным взглядом в окно. И тут...

Я увидела сердце. Огромное огненное сердце. Мне стало настолько любопытно, что пришлось распахнуть окно.

Холод обдает лицо, снежинки тают на губах, замирают ледяными осколками на ресницах, но я не обращаю внимания ни на что постороннее. Просто смотрю.

В самом низу у нашего подъезда, на детской площадке, посреди снежного покрывала полыхает сердце. Золотое пламя на девственно-белом. Тепло огня будто касается лица, проникает в меня, сдавливает глубоко внутри. Я больше не чувствую холода.

До чего же красиво. Есть же на свете романтики. Как пламя не гаснет, когда идет снег? Из чего это сердце вообще сделано, тем более так аккуратно? И почему... почему фон Вейганд не сделает для меня такого?

Когда-то давно, во времена правления Леонида, я наткнулась на очень романтичное видео. «Зимняя сказка». Лес, падает снег, посреди поляны установлен стол, накрытый всякими новогодними прелестями — мандаринками, шампанским, свечечками. Парень привозит сюда девушку с повязкой на глазах, говорит «Это всё для тебя, моя милая», падает на колени, признается в любви, делает предложение руки, сердца и всего движимого/недвижимого имущества.

Вроде ничего особенного, а меня пробрало. Покидала ссылки подружкам, сохранила на ноут и порой пересматривала, дабы пустить скупую бабскую слезу.

Впрочем, не обязательно делать сказки. Тем более в лесу чертовски холодно и некуда нормально в туалет сходить. Выпили вы шампанского, съели мандаринки, свечечки потушили. А в туалет ощутимо припекло (на морозе-то!), а до черты города час езды. Вот и порушилась романтика.

Однако я бы радовалась любой мелочи. Цветам, например, хотя цветы я терпеть не могу. Господи, все равно что, лишь бы он просто был рядом сейчас.

Радость сменилась ноющей грустью, но я не торопилась закрывать окно. Сердце, полыхающее внизу, будто мое собственное. Вырвали из груди и швырнули на снег. Умирать. Чувствую, как глаза наполняются слезами. То ли холод снаружи, то ли холод внутри. Не разобрать.

— Hallo ( Привет ), — фон Вейганд прижимается ко мне сзади.

Вздрагиваю от неожиданности. Когда он успел вернуться, что я не заметила?

— Like? ( Нравится? ) — интересуется шеф-монтажник, кивая в сторону сердца.

— Yes. It is wonderful ( Да, оно прекрасно ), — не могу унять дрожь, пока он покрывает легкими поцелуями мою шею.

— It is for you ( Оно для тебя ), — хрипло выдыхает фон Вейганд мне на ухо.

— What do you mean? ( Что ты имеешь в виду ?)

— It is made for you ( Оно сделано для тебя ), — поясняет он тоном, которым обычно говорят с непонятливыми маленькими детьми.

— How? ( Как? ) You? ( Ты? ) — не верю собственным ушам.

— I told and it was made ( Я сказал и его сделали ).

Неужели он действительно сделал это для меня? Неужели это мне? Никто и никогда не делал для меня ничего подобного.

— It is my heart ( Это моё сердце ), — фон Вейганд похлопал себя по груди. — Burn for you ( Горит для тебя ).

Он рассмеялся.

— Burn for me? ( Горит для меня? )

— No talk ( Никаких разговоров ), — тащит в спальню.

Там я опять чувствую себя куклой несносного взрослого мальчика. Шеф-монтажник снимает мой уютный халат, принимается за гардероб. Это умиляет и в то же время доставляет легкое неудобство. Он натягивает на меня джинсы, теплые носки, потом свитер... ловит мой взгляд, улыбается и чмокает в лоб.

— Go ( Иди ), — подталкивает в спину.

В коридоре он не разрешает мне обуться самой, приседает и начинает обувать лично.