Valery Angulys - Bad girls dont cry I

Кладу палец ему на губы и решительно качаю головой. Не здесь и не сейчас, милый. Он больно кусает мой пальчик. Хочу здесь и сейчас.

— Not here ( Не здесь ), — продолжаю настаивать.— Let me go ( Отпусти ).

— Ich will dich jetzt ( Я хочу тебя сейчас ), — хрипло шепчет он.

Понятно и без перевода.

— Hotel ( Отель ), — вкладываю всю настойчивость в это слово.

Хмурится, но все же отпускает.

— I want to kiss you ( Я хочу поцеловать тебя ), — беру его за ремень и выразительно смотрю туда, где брюкам стало тесно.

Всё ещё хмурится, но в глазах вспыхивает новый огонёк. Прикидывает, сдержу ли я обещание, будет ли всё так же плачевно, как в прошлый раз, или ожидаются спецэффекты. Понимаю его недоверие. Сама не знаю, чего от себя ожидать.

— I do all ( Я сделаю все ), — уверяю его.

Стоит ли описывать взгляд, которым нас провожала консультантша?

«Шикарный двухметровый мужик и невзрачная девчонка в заляпанных грязью кроссовках — что его с ней держит?» — она в полнейшем недоумении.

Фон Вейганд самым хамским образом подмигивает блондинистой стерве на прощание. Ну, нормально?

Чуть позже в такси я начинаю полировать ему мозги. Пусть не думает, что отделается легким испугом.

— Why did you talk to that woman? ( Почему ты говорил с той женщиной? )

— Why ask? ( Почему спрашиваешь? ) — картинно удивляется он.

— Want to know ( Хочу знать ).

— Nein ( Нет ), — смеется.

Вот сволочь!

— Nein? ( Нет? ) — уточняю с притворной мягкостью и безапелляционно выдаю: — Nein kiss. Kein Kuß ( Нет поцелуй. Никакого поцелуя ).

— You will do ( Ты сделаешь ), — уверяет он, хлопая меня по коленке.

— Nein! ( Нет! ) — решительно убираю его руку.

— Much talk ( Много говоришь ), — вздыхает он и закрывает глаза.

— Go to sleep alone ( Иди спи один ), — продолжаю эпопею. — Never talk to me. Talk to other womеn ( Никогда не говори со мной. Говори с другими женщинами ).

Он отвечает по-немецки, опять что-то слишком умное, чтобы я могла понять. Даже консультантша понимала, а я нет. Обидно.

— English bad. Understand bad. Speak bad ( Английский плохо. Понимаю плохо. Говорю плохо ), — выдаёт он под конец, молчит и прибавляет: — She ask you are who. She say you are my daughter ( Она спросила кто ты . Она сказала, ты моя дочь ).

— And what did you say? ( И что ты сказал? ) — любопытствую.

Не думаю, чтобы мы походили на папу с дочкой. У нас же ничего общего во внешности нет.

Он склоняется ниже, вид у него загадочный, создается ощущение, будто с минуты на минуту мне доверят страшную тайну.

— I die if you are my daughter ( Я умру , если ты моя дочь ).

Опять смеется. Вот придурок. Значит, умер бы, будь я его доченькой.

— I am bad? ( Я плохая? ) — вкладываю максимальную угрозу в эти слова.

— Good ( Хорошая ), — он берет меня за подбородок и мягко целует в губы. — Wunderschön! ( Прекрасная! )

Разве тут устоять? Пускай флиртует и подмигивает, лишь бы оставался рядом. Хоть немножко «мой».

***

Глядя на множество пакетов и коробок, я подумала, что это трудно будет объяснить немецкому переводчику, когда мы поедем обратно. Как объяснить маме? Сказать, что выиграла в лотерею? Но об этом я думала недолго. Было много других, более интересных вещей для размышления. Например, Мистер Секс, устроившийся в кресле напротив.

— One moment ( Минутку ), — попросила я, прихватывая несколько пакетов и скрываясь за дверью в ванную комнату.

Повторяться нельзя. Отношения любят свежесть. То есть «свежую жесть». Мужчина, который снимал меня с детских качелей, в принципе готов к любым сюрпризам. Однако надо проявить фантазию и удивить его. На этот раз в каком-нибудь приятном смысле.

Я надела проверенный комплект уже с чулками, дополнила образ новыми деталями — короткая черная юбочка а-ля школьница, скромная белая блузка, изящные туфельки. Прикрытая красота намного более соблазнительна. Снимать обертку с конфеты намного интереснее, чем готовый десерт. От переизбытка сладкого порой тошнит. Эх, мне бы ещё белые бантики завязать, как на последний звонок. Блин, это уже педофилия какая-то, а в тему разговора про дочку и вовсе инцест.

Когда я вышла из ванной, фон Вейганд разговаривал с кем-то по телефону. Конечно, на своем долбаном немецком, к тому же настолько быстро и гневно, что у меня не оставалось шанса понять ни слова. Я еще никогда не видела его таким злым. Кажется, я еще никого не видела таким злым за всю свою жизнь.

Комната тонула в полумраке, освещенная огнями уличных вывесок да скупой световой дорожкой, просочившейся следом за мной из ванной комнаты. Я плотно притворила дверь и прижалась к ней спиной. Старалась быть тише воды, ниже травы, но шеф-монтажник меня всё равно заметил. Мгновенно изменился в лице. Я скорее почувствовала, чем увидела. Стало страшно. Сама не знаю как, я поняла, что он сейчас уйдет. Уйдёт – и больше ничего не будет. Совсем ничего.