Неизв. - Мгновения жизни

– Ммм… Пусти, Саш, – простонала я, оборачивая голову и ёжась от уютных мурашек. – Мне же так резать неудобно.

От проницательного взгляда жемчужно-серых глаз ничего нельзя было скрыть. Красивые чёрные брови нахмурились.

– Привет, малыш. Ты сегодня плакала? Глаза что-то красные.

– Привет, Карлсон, – попыталась отшутиться я. – Нет. Ты же знаешь, глаза у меня такие – от компьютера.

Но ангела не обманешь. Я была вынуждена положить нож, потому что меня развернули, чтобы внимательнее всмотреться в мои глаза. Зажатая между кухонным столом и ангелом-хранителем по имени Александра, я сдалась и закинула руки ей на шею – осторожно, стараясь не коснуться белоснежной ткани её блузки пальцами, к которым пристала укропно-петрушечная нарезка. Мои губы безоговорочно капитулировали, впуская внутрь влажно-щекотное счастье. Рот моего ангела – решительнее, тоньше и твёрже моего, но в поцелуе его суровая властность исчезала, уступая место всеохватывающей нежности, тепло, надёжно и бесповоротно обволакивавшей не только мои губы, но и сердце. Обильно блестевшие ранней сединой волосы из-за сумасшедшей жары были острижены под очень короткий бокс, и я еле удерживалась от желания потрогать пушистый ёжичек на затылке. Одна из потрясающих длинных ног моего самого родного на свете человека, обтянутая светлой тканью летних брюк, пристроилась между моими, не позволяя мне сжать колени вместе. Впрочем, мне и не хотелось этого делать. А когда мы окажемся в постели, сомкнуть их мне будет попросту нереально – по крайней мере, без позволения ангела, который царил и властвовал не только у себя на работе…

– Нет, ты какая-то странная сегодня, – был сделан экспертный вывод. – Не такая, как всегда. Что случилось?

Об иероглифах судьбы я Александре не рассказывала – чтоб не пугать. Я мирилась с их существованием и не подавала виду – точно так же, как Джон Нэш в конце концов примирился со своими галлюцинациями, полностью отдавая себе отчёт, что они – порождение его разума, больного и гениального одновременно.

– Просто сегодня на улице я увидела девушку, которая играла на гитаре, – озвучила я «официальную» версию. – И вспомнила Яську…

Голос предательски дрогнул, и ангел-хранитель прошептал, привлекая меня к себе:

– Ну, всё, всё, всё… Ш-ш. Иди ко мне. Зря я спросила.

Дыша чуть уловимым призраком аромата «Ленора» от блузки моей «половины», я закрыла глаза. Слёзы щекотали веки изнутри, но уже как-то вяло… Сдержаться на этот раз удалось.

Увы, как ни чудесно было стоять в обнимку, в уютном коконе тепла и нежности, настала пора возвращаться к будничным вещам – таким, как недоделанный салат. Ещё пара минут – и витамины разрушатся! Надо успевать. Что поделаешь: пунктики имелись не только у меня, но и у моего ангела.

Яська… Яна. «И что мне от любви осталось ныне? Только имя…» В детстве я никогда не могла сдержать слёз, когда Д’Артаньян-Боярский пел эту песню. Сейчас они глухой болью пульсировали в глубине, не проливаясь по щекам, а нож методично стучал. Из ванной доносился шум воды: ангел полоскал свои крылышки под душем. Подарок – парфюм – ждал своего особого момента, а в древесном рисунке разделочной доски прорастали иероглифы, напоминая: белый конверт.

Конверт лежал в моей сумочке, когда я на следующий день пришла к обожжённым тополям и скамейкам. В двадцати метрах от меня слышался знакомый голос и звон струн, над головой шелестел беззаботный полдень, солнечная терпкость гречишного мёда разливалась в горле… Нет, рыдать больше не хотелось: я знала, зачем пришла, исполняя волю иероглифов.

Но как отдать конверт? Лера откажется, без сомнений: за смешливо-бесстрашным блеском её глаз вполне могла прятаться и гордость. Вот незадача… В задумчивости я прислонилась к жесткой шершавой коре толстого древесного ствола, ища под ногами подсказку. Она уже спешила ко мне на помощь, полупрозрачными усиками вплетаясь в асфальтовый рисунок. Мудрые старцы-тополя качали опалёнными безумным летом ветками, а под ними сквозь асфальт пробивалась молодая, нежно-зелёная поросль. «Молодняк», – шептала подсказка, намекая мне, чтобы я подняла взгляд на двух мальчишек лет десяти-одиннадцати, забивавших друг другу голы. За неимением других игроков, они сами были и за нападающих, и за защитников, и за вратарей. Постепенно выходя из оцепенения, я всматривалась в них. Один – рыжий и конопатый, будто солнышком поцелованный, а его приятель – ничем не примечательный пацанёнок с белобрысой чёлкой и белёсыми бровями. Не знаю, почему, но именно рыженькому я сделала знак подойти.