Эмма Чейз: Все связано

Джеймс, возраст — пять дней:

«Уааааа, уааааа, уааааа, уааааа.»

Через какое-то время я открываю глаза и смотрю на время на будильнике, Кейт уже села, готовая выпрыгнуть из кровати и схватить свернутый комок злости в колыбели рядом с кроватью.

Четыре утра.

Мысленно, я рычу — потому что прошло меньше часа с тех пор, как он уснул. Хотя мой первый эгоистичный порыв — это закрыть глаза, и пусть Кейт сама с этим справляется, но часть меня хочет помочь ей, пока могу — потому что я не хочу, чтобы она сошла с ума — удар левой по эгоистичной части.

«Уааааа, уааааа.»

— Я возьму его, Кейт, — я откидываю покрывало и натягиваю спортивные штаны. — Ложись спать, — я вроде как надеюсь, что она будет спорить на этот счет… но нет. Она снова падает на подушку.

Я поднимаю Джеймса и прижимаю его к своей голой груди.Он трется щекой о мою кожу, прежде чем разразиться душещипательным криком.Я выхожу из спальни с ним на руках и направляюсь в кухню. Из холодильника я достаю бутылочку с грудным молоком, которое Кейт сцедила днем при помощи того странного дойного насоса, который она взяла у Долорес на вечеринке в честь скорого рождения малыша. Держа одной рукой Джеймса, я подставляю бутылочку под струю горячей воды так, как учил нас консультант по грудному вскармливанию в больнице.

Когда она стала теплой, я иду в гостиную с сонными глазами и уставшей походкой. Сажусь на диван, укачивая Джеймса на руках, и вожу соской по его губам.

Я понимаю, что это плохая идея кормить его каждый раз, когда он просыпается. Я знаю все о важности кормления по часам и срыгивании и приучении его успокаиваться самому. Я понимаю, что он не может быть голодным, так как ел час назад. Но вся эта пытка с недостатком сна не просто так. Поэтому к чертям всю эту ерунду, ради надежды вернуть его — и меня — ко сну как можно скорее.

Он делает два глотка из бутылки, а потом выплевывает, поворачивая свою голову с открытым ртом: «Уааааа.»

Я смотрю вверх на потолок и проклинаю все на свете.

— Что ты хочешь, Джеймс? — мой голос на грани отчаяния. — Ты сухой, я держу тебя на руках, пытаюсь покормить тебя — какого черта ты хочешь? — я иду назад в спальню и беру со стола чековую книжку.

— А деньги сделают тебя счастливым?

Смешно — да, я знаю. Не судите меня.

— Я дам тебе десять тысяч долларов за четыре часа сна. Я прямо сейчас выпишу тебе чек.

Я машу чековой книжкой у него перед лицом, надеясь его отвлечь.

А его это раздражает еще больше.

«Уаааа...»

Швыряю чековую книжку назад на стол и возвращаюсь в гостиную. Начинаю нарезать круги, тихонько укачивая его на руках, похлопывая его по попке. Знаете, должно быть, я совсем в отчаянии — потому что я пытаюсь петь:

Тише, малыш, не говори ни слова

Папочка купит тебе…

Я останавливаюсь — какого хрена ребенок захочет птичку пересмешника? В этих детских песенках нет никакого смысла. Я не знаю никаких колыбельных, поэтому перехожу к следующей лучшей вещи — «Enter Sandman» группы Металлика:

Возьми меня за руку,

Мы на пути в Неверленд …

«Уаааааааааааааа.»

Когда и это не помогает, я сажусь на диван. Кладу Джеймса себе на колени и рукой поддерживаю его за головку. Смотрю на его личико — и хотя он до сих пор орет, я не могу удержаться от улыбки. А потом, тихим спокойным голосом начинаю с ним говорить.

— Знаешь, я понимаю. Почему ты так расстроен. В один момент ты плавал в амниотической жидкости — где темно, тепло и тихо. А потом, минуту спустя, тебе холодно, повсюду яркий свет и какой-то придурок колет тебя в пятку иглой. Весь твой мир перевернулся с ног на голову.

Поток слез начинает уменьшаться. Хотя всхлипывания еще продолжаются, его большие карие глаза смотрят на меня. Я знаю, что существует теория, будто младенцы в этом возрасте не понимают языка, но — как мужчины, пытающиеся избежать работы по дому — думаю, они знают больше, чем делают вид.

— Я испытывал то же самое, когда повстречался с твоей мамой. Вечно искал приключений, проживая охрененно фантастичную жизнь — и тут появилась твоя мама и послала все к чертям собачьим. На меня слишком много навалилось: и работа, и мои субботние вечера. Но об этом в следующий раз, но правду говорят: ты проводишь девять месяцев, чтобы выбраться на свет, и остальную часть жизни пытаешься забраться туда, откуда вылез.