Виталий Каплан - Масть

– Ладно, дядюшка, – двинул я правую ладью в дело. – С графиниными задумками, с мировыми идеями – тут всё понятно. А вот скажите-ка лучше, почему князя Корсунова проморгали? Он же с задатками Тёмного Иного! Почему до сих пор не посвящён?

– И не будет! – Дядя Яник вновь хлопнул по столешнице, на сей раз без ущерба для фигур. – Не бывать ему Иным, пока я тверской Дозор возглавляю. А чтобы лучше ты понял почему, просвещу тебя относительно Модеста Яковлевича. Очень любопытное, надо сказать, насекомое.

– Почему же вы не дали мне сведений на него наряду с прочей городской знатью? – задал я давно мучивший меня вопрос.

– Хотел, чтобы он оказался для тебя неожиданностью… то есть чтобы выводы твои были непредвзяты. Ибо мнится мне, что с князем этим тебе доведётся ещё пересекаться под острыми углами. Кстати, к большому сожалению, но тебе мат, – двинул он оставшегося своего коня совсем неожиданным для меня образом. – Зевнул ты, Андрюша, увлёкся… Ну да ладно, слушай внимательно.

Князь Модест Яковлевич Корсунов оказался родовитей некуда – по отцу он вёл своё происхождение от самого Рюрика, а по матери приходился дальней роднёй августейшей нашей династии. Помимо родовитости был он несметно богат – крепостных у него насчитывалось аж пять тысяч душ, имения раскиданы были и по Тверской губернии, и по Московской, и по Новгородской. Родился он в год восшествия на престол Елизаветы Петровны, женился же совсем недавно, лет шесть назад, да и с женой вышло весьма нехорошо. Сказать, что был Модест Яковлевич знатным кобелём, – это ничего не сказать. В усадьбе его, Старом Логу, имелся гарем из тридцати с лишним девок, но не брезговал он и дочерями соседей-помещиков. Если же соседи возмущались – могло случиться всякое. Нескольких недовольных он попросту выпорол, а обратившись в суд, бедолаги сами же и оказались виноваты. Причём этим, можно сказать, ещё повезло. Усадьбу дворянина Овсянникова он спалил дотла… Губернское же следствие установило, что возгорание приключилось в результате самовозгорания. Помещицу Соболеву, вступившуюся за честь юной своей воспитанницы, князь велел раздеть донага, обмазать дёгтем, обвалять перьями и в таком виде посадить в лодку без вёсел, пустить по реке. Зверушек также любил – помимо множества собачьих свор содержались на его псарнях волки и медведи… нравилось ему травить медведями непокорных. Иногда, после первой крови, зверя унимали, а бывало, что жертвы покидали сию скорбную юдоль. Следствие если и велось, то обычно устанавливало, что несчастный господин N. был разорван диким зверем во время охоты. На охоте же всякое случается.

Про то, что вытворял он со своими крестьянами и дворовыми людьми, нечего и говорить. «Я понимаю, – кипятился дядюшка, – дворню время от времени следует сечь… ну вот хотя бы как у Скудельниковых это заведено. Без этого ни порядка не будет, ни уважения к господину. Но кандалы-то зачем? Рогатки зачем? Дыба в подвале, прочие станки… У нас в Экспедиции таких устройств отродясь не было, какие он завёл!»

Жаловаться на князя бесполезно, поскольку и суд, и канцелярия генерал-губернатора, и полиция, и предводители дворянства – всё им скуплено оптом и в розницу. Жадностью Модест Яковлевич не страдал, щедро одаривал всех, в ком видел для себя пользу, а иногда, из широты натуры, – и тех случайных своих знакомцев, кто попал в бедственное положение. Имелись у него крепкие связи и в столице. Государыне он ежегодно посылал превосходные картины – имелся у него среди дворовых людей талантливый художник Родька, содержавшийся под замком в особо выстроенном для него флигеле.

Была у князя, между прочим, и боевая дружина – несколько десятков дворовых, обученных обращаться и с холодным, и с огнестрельным оружием… включая пушки-единороги. Среди этой оравы, по слухам, водились и настоящие разбойники-душегубы, которых Модест Яковлевич пригрел и обласкал.

Выходило, что князь мне не соврал – не занимая никаких постов в губернии, он, по сути, обладал властью немногим меньше генерал-губернаторской.

– Видишь, каков гусь? – подытожил дядюшка. – Понял уже, почему таких не берут в Иные? Вот представь, посвятим мы его, сделаем Тёмным. Что дальше? Думаешь, станет сей сумасброд держать себя в узде, соблюдать Великий Договор? Думаешь, станет он подчиняться дисциплине? Думаешь, Дневной наш Дозор будет ему указом? Равно как и Ночной, кстати. Между прочим, года три назад уже произошёл занятный казус. Князюшка обратил благосклонное своё внимание на школу графини Яблонской… восхитился благородством, пожертвовал две тысячи рублей сироткам… а заодно и решил за счёт этих сироток пополнить свой гарем. У графини же в школе дети обоего пола содержатся, причём в классах сидят вперемешку… странное нововведение, на мой взгляд, ну да не о том речь. В общем, велел он своим доверенным людям, Гришке и Сашке, выкрасть из школы нескольких девиц, не достигших ещё и пятнадцати лет. Что до самих Гришки с Сашкой, то обоим было под тридцать, пробы ставить негде… мало того что душегубы, так ещё и малолетних растлевали… из княжеских крепостных.