Александра Флид - Прошито насквозь. Рим. 1990

— И твоя нога бы тоже не болела, если бы не она. Завтра она отвезет нас в деревню. За вечер земля немного схватится, дай бог, чтобы телега проехала, а не то мы застрянем и умрем в дороге.

После этого она отвернулась и закрыла глаза.

Так страшно ему не было никогда. Он помог ей взобраться на телегу, и Ева улеглась на еще не подсохшее сено, а сверху он прикрыл ее тонким, проеденным молью одеялом. Хромая на правую ногу, но позабыв о своей боли, Адам неловко, как умел, запряг лошадь и пустился в обратную дорогу.

Телега страшно тряслась, и мягкая земля с трудом пропускала даже такие крупные колеса. Копыта лошади тяжело и неприятно чавкали по грязи, а он сидел и обливался потом, боясь взглянуть назад, туда, где лежала бледная и слабая, изменившаяся до неузнаваемости девочка. Голубоватый мертвенный оттенок странно оттенял яркий нездоровый румянец, кричавший о том, что Ева до сих пор страдала от жара.

Кошмарная дорога стелилась неровным полотном и кое-где больше походила на болото, но Адам не сдавался, всеми силами подгоняя лошадь. Несколько раз ему приходилось сходить на землю и тянуть ее под уздцы, поскольку она не хотела идти вперед. В другое время он, наверное, предпочел бы вернуться или остановиться, но теперь, бросая мимолетные взгляд на рассыпавшиеся по грязно-серому сену черные волосы, он ощущал, как раскаленные иглы впиваются в его тело, заставляя двигаться дальше.

Вскоре показались знакомые деревья, за которыми, как он знал, дорога поворачивала налево — там начинался вымощенный участок, по которому они должны были проехать без трудностей. Он приложил все силы, чтобы дотянуть до него, а потом упал в телегу рядом с Евой и доверился памяти лошади, которой эта часть пути была отлично знакома. Впрочем, они никак не смогли бы заблудиться — дорога шла сама собой, без поворотов и развилок.

— Ева, — осторожно позвал ее он. — Ева, ты слышишь меня?

Она медленно открыла глаза. Ее взгляд был подернут пеленой слабости, пугавшей его до самого костного мозга.

— Да, — одними губами ответила она.

— Осталось совсем немного. Еще чуть-чуть. Мы скоро приедем домой.

— Да, — повторила она.

— Доктор тебя осмотрит и даст тебе лекарство. Ты больше не будешь болеть, обещаю.

Она горько улыбнулась — уголки ее губ слегка дрогнули, а между бровями прорезалась острая складка.

— Никогда?

Адам рассмеялся, чувствуя, как растет комок в горле.

— Нет, но очень долго.

Ее глаза вновь закрылись, и она погрузилась в молчание.

Уже возле дома, почти теряя сознание от слабости и волнения, Адам спрыгнул на землю, позабыв о поврежденном колене. Он упал возле копыт лошади и закричал от боли, пронзившей ногу насквозь. Его мать выбежала из дома и сразу же устремилась к нему, но он поднял голову и указал на телегу:

— Там Ева. Ей очень плохо.

Врач закрыл за собой дверь, остановился и снял очки.

Пляшущее пламя свечи раскрашивало лица уродливыми тенями, и вновь хлынувший дождь барабанил по крыше. Лицо Адама застыло гипсовой маской в ожидании вестей от девочки, лежавшей за одной тонкой стеной. Близко и недостижимо.

— Парень, ты бы поспал, — вздохнул доктор.

Его вздох был слишком тяжелым, чтобы замаскировать истину, скрытую за его спиной. Адам подошел ближе и поднес свечу к своему лицу.

— Что с ней? Ей лучше? — в безумной надежде спросил он, глядя на доктора широко распахнутыми и совсем еще детскими глазами.

Все, что смог сделать врач — покачать головой. Адам отступил на шаг, и заменявшее подсвечник блюдце опасно накренилось в его руках.

— Что же нам делать?

— Молиться, сынок. Молиться.

— Да кому же? — в отчаянии спросил Адам. — Кому?

— Тому, в кого веришь, — уклончиво ответил доктор.

— Можно мне к ней?

Доктор знал, что ей осталось совсем немного, и ему не хотелось, чтобы парень, которому нет еще и пятнадцати, стал свидетелем чьей-то смерти. Слишком молод он был для того, чтобы следить за тем, как душа отлетает от тела. Но в глазах паренька плескалось и бушевало целое море горечи и тоски, и доктор решил, что уж лучше позволить ему переброситься с малышкой парой слов.

— Иди. Но недолго — я вернусь с ее матерью, и они должны попрощаться.

Коротко кивнув, Адам поставил свечу на пол и заковылял к двери.

Она лежала на узкой кровати, совершенно потерявшись под одеялом. Худое тело исчезло под толстым покровом, который не мог согреть ее. Никто и ничто больше не могло бы поделиться с ней теплом. Ее собственный огонек тихо дотлевал, перед тем как погаснуть и исчезнуть без следа.