Евгений Войскунский: Кронштадский лёд

Капа пришла в овчинном тулупчике, румяная с мороза и, как бы сказать, настороженная, что ли. От чая отказалась и, сняв тулуп, села у комода, на котором стоял граммофон – полированный ящик с большой (почти как у паровоза) трубой приятного золотистого цвета. Терентий завел его ручкой и опустил иглу на закрутившуюся пластинку.

«Не уходи, побудь со мною, – раздался из трубы женский низковатый голос. – Пылает страсть в моей груди…»

– Ой, это Анна Вяльцева! – сказала Капа.

Подавшись юной фигурой к граммофону, она слушала со вниманием. «Снег пушистый, ночь морозная кругом», – пела знаменитая певица. «Опьянела я невольно… Сердцу больно…»

Так они и шли, песня за песней, и все жалостливые, хорошие, про страдающее женское сердце. Вдруг с четвертой пластинки раздался страстный мужской голос, тоже с жалобой: «Апре туá жё н’оре плю д’амур…»

– На немецком, что ли, поет? – спросил Терентий.

– Не знаю. – Капа внимательно слушала. – Мы в школе немецкий проходим. Нет, не похоже.

– Амур – река такая есть в Сибири.

– А по-моему, амур это любовь.

– Пускай будет по-твоему.

Терентий, когда эта песня закончилась, перевернул пластинку. Грянула звучная музыка без слов – ритмичная, будто зовущая к танцу. Капа, оттаявшая от обилия музыки, посмотрела на военмора:

– Ты танцевать умеешь?

– Нет, – сказал Терентий. – Откуда?

– Это не трудно, – сказала Капа, поднявшись. – Отодвинь стулья, я покажу.

Терентий осторожно обнял ее, и Капа, положив левую руку ему на плечо, стала учить танцевальному шагу.

– Не шаркай, ноги надо легко передвигать. И музыку слушай, надо в такт. А не как попало. Раз, два, третий в сторону…

Он послушно шагал, как она велит. И, знаете, уловил такт, дело пошло на лад. Напряжение отпустило Терентия, все легче передвигал он ноги.

– Вот видишь, это совсем не трудно, – сказала Капа.

Она улыбалась, снизу вверх поглядывая на него озорными светло-карими глазами.

– Джахаваха, – мягко сказал он.

И вдруг поцеловал ее розовые губы.

В следующий миг Капа, вспыхнув, оттолкнула его.

– Извиняюсь, – пробормотал Терентий. – Да ты подожди…

Но она, быстро надев тулупчик, ни слова не промолвив, убежала прочь. Граммофон продолжал орать, извергая из трубы танцевальные ритмы. Терентий, обругав себя последними словами, остановил музыку.

Наверное, вид у него был виноватый, когда в один из темных январских вечеров он заявился к Редкозубовым. Электричество в тот вечер не давали, черт знает почему. Федор Матвеич зажег керосиновую лампу. В ее неровном свете Терентий увидел, что Капа ему улыбнулась. Значит, не сердится?!

Он приободрился. Поддакивал ей, когда Капа пустилась осуждать кардинала Монтанелли:

– Ну, узнал он, что Овод его сын, так что же не спас сыночка?

– Да, да, – кивал Терентий. – Овода на расстрел повели, а он…

– Кого на расстрел? – не расслышал, о чем идет речь, Федор Матвеич. – А-а, в книжке. А я-то думал, опять пошли расстрелы в Кронштадте. Тоже мне, читатели. Ну, Терёха, чего там у вас на линкоре – кончилась буза?

– Да нет, не кончилась.

Буза, можно сказать, все более нарастала. В судовом комитете спорили, орали, к тому склонялись, чтобы всем партийным выйти из большевицкой партии. Но тут, в редкозубовской квартире, Терентий не стал об этом рассказывать. Тут был будто островок посреди шторма. А вместо маяка на островке – светились девичьи глаза. Очень – ну просто спасу нет – тянуло военмора к девчонке…

Она вышла проводить его в коридор.

– Может, придешь в четверг? – тихо сказал Терентий. – Там еще есть пластинки.

– Не зна-аю, – пропела Капа.

И захлопнула за ним дверь.

В четверг она пришла. Сняла шапку, скинула тулупчик Терентию на руки, гриву свою взбодрила и со словами «Ну, заводи музыку» уселась перед граммофоном. Терентий завел. И веселая мысль у него мелькнула: «новый командир у меня появился».

– «Апре туа, – жаловался со сдержанной страстью мужской голос, – жё н’оре плю д’амур…»

– Я спросила у нашей учительницы, – сказала Капа, взглянув на Терентия, стоявшего, подобно часовому, у поющей трубы. – Это по-французски: «после тебя у меня не будет любви».

– Ишь ты, – усмехнулся Терентий, подкрутив ус. – Любви у него не будет…

– Ну и ничего тут смешного!

– Смешного нету, – поспешно согласился Терентий. – Да откуда он наперед знает, что больше ее не будет?

– Знает, потому что – настоящая любовь. Вот!

– Пускай будет по-твоему.

Про «настоящую» любовь он ничего не знал. Только в книгах бывало, что сильно любили. Например, как те же Артур и Джемма в «Оводе». Ну и что получилось у них? Ничего хорошего…