Ольга Горовая - Дурман

- Да ну, на хрен! - не выдержал он, ругнулся. - Я тебе водителя личного дам, Таня! У меня их три в штате, маятся. Вот, обеспечу человека работой, когда сам не смогу подвезти, а тебя - транспортом. Все, этот аргумент - отклонен!

Он шумно выдохнул и, протянув руку, взял свои сигареты и зажигалку со стола. Прикурил. Затянулся. Выдохнул дым. Заломил бровь и посмотрел на то, как она кусает губу.

Снова затянулся.

- Давай, Танюш, спрашивай, что тебе там знать надо, чтобы сегодня ко мне переехать? - Казак вздернул бровь. - Вскрывай мне грудную клетку и мозги. Уже ж, и так, там обустроилась, по ходу.

Она прикусила губу. Вздохнула и, кажется, “рубанула с плеча”:

- Ты иногда непонятно реагируешь на мои слова или поступки… Ну, так. Будто я тебя обижаю очень. Весь такой уверенный и нахальный, даже. А потом, враз, прям “несет” от тебя обидой. Почему, Виталь? Я все время опасаюсь теперь. Не понимаю, где твое “больное место”, - она неуверенно хмыкнула, видимо, вспомнив их разговор в кинотеатре. - А причинять боль - не хочу вообще.

Он вновь затянулся. Отвернулся и посмотрел на дом. Запрокинул голову, любуясь на небо сквозь какую-то дымку, повисшую в воздухе.

Не хотел говорить ничего о себе, если честно. Но, если только на таких условиях она переедет… По фигу. Все нутро наружу вытащит, с кишками, лишь бы она утолила свой аппетит и приняла от него - его самого и то, что Казак дать хочет. Все…

Он отставил в сторону руку с сигаретой, не торопясь отвечать, и наклонился к ней. Жадно прижался губами к коленям, спустился ниже, прикусив голень, заставил Таню взвизгнуть, дернуться и рассмеяться. Добрался губами до щиколотки.

- Отпусти, Виталь! - Таня хохотала, пытаясь отодвинуться. Боится щекотки? Он запомнит. - Не надо, - заливалась она смехом. - Ну, Казак, я же босиком ходила по всему твоему двору! Ну что ты творишь? У меня ноги грязные, а ты губами по грязи…

Он захохотал так, что отстранился все-таки, и запрокинул голову, так и держа руку с сигаретой в стороне. Не мог сейчас затянуться из-за смеха этого.

- Грязь? - еле вдохнув, Виталий уставился на улыбающуюся Таню.

Перевел глаза на ее ноги. Бл***! Каждый пальчик бы облизал! Опять укусить ее захотелось.

- Что ты знаешь о грязи, Таня? Где ее там увидела? - покачал головой и вновь затянулся.

Она нахмурилась, хоть и видно, что не всерьез.

- Я серьезно, Виталь! - попыталась его вразумить, видимо. - Ты хоть представляешь, сколько там микробов? А яйца гельминтов? А споры грибов? Их там миллионы, даже в самом чистом дворе и на ухоженном газоне. А ты - в рот…

Он снова заржал. Реально пробрало его, не удержался. Вдавил сигарету просто в каменную ступеньку, рядом с собой. И за эту самую ногу ухватил ее, дернул на себя, перетащив взвизгнувшую Таню на свои колени.

Обхватил руками крепко так, что понял - переходит черту.

- Я эту грязь - горстями жрал, Зажигалочка, - впился ртом в ее кожу, целуя подбородок. Сиганул, как с обрыва в холодную воду. - Вместе с отбросами, все свое детство, пока мать упивалась до белой горячки. И грелся, прячась с двумя собаками, которых ты так любишь, в подвале дома. Вместе теплей. И не так страшно от старших бродяг отбиваться. Так - меньше лезли.

Оторвался от нее и посмотрел в глаза замершей Тани.

Она смотрела ошарашенно и с каким-то испугом. Даже с болезненностью какой-то. Может, держит, все же, слишком сильно? Или ей страшно от его слов стало?

Но не мог сейчас ослабить тиски-объятия ни по одной из причин.

- Достаточно информации, Зажигалочка? Или еще вопросы есть? Давай, не стесняйся! У меня сегодня болтливое настроение, прям так и хочется все о себе выложить, - хмыкнул он.

Она вздрогнула от его сарказма. Но глаза не отвела.

- Где сейчас твоя мать? - тихо спросила Таня. Подняла руки и обняла его за шею.

Не испугалась? Не затошнило ее от него?

Хорошо. Век бы так с ней на руках сидел. И не отпускал бы.

- Умерла лет пятнадцать назад. Не вышла раз из запоя, - снова начав целовать ее шею, прикусывая кожу, передернул он плечами. Не то, чтобы собирался прямо сейчас ее здесь в беседке на столе раскладывать. Уткнулся носом Тане в макушку. Ему необходим был ее запах и ощущение Тани на своих губах, щеках, пальцах. Чтобы забыть другое, старые запахи и ощущения, из этого детства. Череп рвало от того, что сейчас это своим ртом говорил, ворошил зачем-то. Почти ждал, что вот-вот вонь в воздухе пойдет, как от дерьма, в которое ступили, не заметив.

- А отец? - Таня прижалась к нему сильнее.

Казак хмыкнул еще саркастичней.