Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица.

Потом - занавес. Всё закончилось. Выходим на поклоны. На сцене за занавесом нас фотографируют местные репортеры. Щеголев тихо мне говорит: "Ты родил меня второй раз... С Толстым снова живу, как в молодости..."

Он в бороде, лицо в переплетениях каких-то марличек, наклеек, нашлепок - под сложным гримом, в прозаической близи, вне волшебства сцены это еще не Щеголев, но уже и не Толстой. Я благодарно целую его в плечо.

С тех пор дома на стене висит фотография под стеклом. Из тех, что были сделаны тогда - за кулисами: автор на пару с исполнителем главной роли. По белой бороде надпись рукой Щеголева: "Все на свете пройдет! Но дружба сердец останется вечно! Милому Далю Орлову от Александра Щеголева".

Александр СВОБОДИН

ДРАМА ВЕЛИКОЙ ЖИЗНИ НА СЦЕНЕ

Историки нашей современной сцены должны будут отметить, что Лев Николаевич Толстой как действующее лицо драмы впервые появился в спектакле Омского театра "Ясная Поляна", поставленного режиссером Яковом Киржнером по пьесе Даля Орлова.

Факт этот представляется многозначительным, требующим серьезного осмысления. Ни в художественном кинематографе, ни в театре образ Толстого до сих пор не возникал, в то время как Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Чехов, Горький неоднократно представали перед зрителем в исполнении актеров. Образовались заметные, хотя и не слишком обширные традиции в толковании ролей великих писателей. А между тем трагедия Толстого, шестьдесят три года тому назад, в ночь на двадцать восьмое октября особенно холодной и сырой в тот год осени, тайно покинувшего Ясную Поляну, исполнена такого драматизма, что может быть сравнима с эсхиловскими трагедиями.

Театр, это могучее художественное средство анализа самых сложных характеров и положений человеческой жизни, неизбежно должен был попытаться включить и эту исключительную жизнь в орбиту своего исследования. Можно только удивляться, что он не сделал этого раньше, хотя тому, возможно, были и серьезные причины. Слишком кровоточила эта рана, многие люди, принимавшие участие в самом житейском аспекте драмы, были живы, а главное, видимо, заключалось в том, что литературоведение и, в частности, толстоведение, должны были ввести в научный обиход все факты, обдумать их, дать им оценку. Да и сам театр еще не владел документальностью как частью художественности, не был так раскован в применении разнообразных способов сценической интерпритации реальных жизненных событий, как он это делает теперь. Тем не менее попытка дать последний год жизни Толстого и уход его в драматургии были, и первой из них надо назвать мало кому известную драму свидетеля происшедшего, секретаря Толстого В.Ф.Булгакова. Существует немало и других пьес, в частности, написанных в последние годы, но первой, увидевшей сцену, стала пьеса Д.Орлова.

Трудно передать, с каким естественным, наверно,для каждого чувством сомнений и опасений ехал я смотреть этот спектакль. Страх перед возможным душевным отталкиванием в момент появления актера в гриме Толстого не отпускал.

...Звуки музыки с отдаленной мелодией "Вечернего звона", белый прозрачный занавес, за которым угадывается столь знакомая столовая яснополянского дома, а слева, на авансцене, та самая скамейка из березовых жердей, которую знают все, как знают скамью Пушкина в Михайловском. Потом рояль, разговор различных лиц, появление священника, отца Герасима, приставленного духовными, да и не только духовными властями следить за Толстым, чтобы накануне его смерти попытаться обратить к отлучившей его церкви. А я все жду Его. Вот, наконец, объявили: едут! И появляется Лев Николаевич.

А.Щеголев выстоял в этой роли, как выстаивают солдаты, до последнего обороняя свой редут. Он сумел сыграть так, что сильное портретное сходство его грима, блуза, трость, сиденье, сапоги и прочее, известно, описанное в мемуарах, изображенное на фотографиях и картинах художников, - все это не заслонило олеографией напряженной внутренней жизни, которой жил актер, от эпизода к эпизоду повышая драматический регистр роли, увеличивая масштаб личности своего героя. Он на десять голов выше окружающих, он страстен и пылок, и молод душевно, он почти приплясывает, дразнит, озорничает. И он страдает, страдает невыносимо, своим высоким голосом выражая это страдание от мучающего его сознания, что живет он не так и что жизнь устроена не так. И еще: его Толстой великолепно держит лист бумаги! А.Щеголев много вложил в этот образ актерского труда, но раньше всего - своей душевной увлеченности.