Кэт Кроули - Лунное граффити

— Люблю следить, как они исчезают потихонь­ку, — говорит она, и до меня не сразу доходит, что речь о леденцах.

— Я тоже.

— А Джезз всю пачку слопает меньше чем за минуту.

— Ну тогда они с Лео под стать друг другу. Ему тридцати секунд хватит, чтоб умять пирожок с мясом.

— Думаешь, у них сложится?

— Не знаю. Наверное. Лео спросил, что я о ней думаю. Я сказал, что она славная.

— Славная — слишком скучно для Джезз. Она однажды гналась за парнем по всей улице, чтоб спросить номер телефона.

— Догнала?

— Угу.

— Тогда они с Лео просто созданы друг для друга.

Танцпол

00:45

Почти

Ты шутишь и мне пожалуй смешно

Твои косички можно сказать милы

Да и улыбка ничуть не хуже надо

признать

Знаешь, мне почти-почти нравишься

Ты

Да мини-платьице смотрится хорошо

Да сапоги иа шпильке крутой прикид

Нет ты меня не сводишь меня с ума

нет

Ты мне всего лишь нравишься ―

ну почти

Да в танце твоем решительно что-то

есть

Я мог бы привыкнуть к движеньям

такой частоты

Конечно я Ничего еще не решил

Но... мне почти-почти нравишься ты

Последний мятный леденец растаял, и мы вновь карабкаемся наверх.

— Давай, я велик понесу, — говорит Люси. — Мышцы у меня отличные, как у всех стеклодувов.

Я вскидываю велосипед повыше на плечи. Эта железяка оправдывает мою одышку, особенно на фоне шагающих рядом «отличных мышц».

— Ты что думаешь, то и говоришь, да?

— Все же лучше, чем ничего не говорить, как ты, к примеру, на нашем свидании. Мне так хоте­лось общения.

— Да, ты доходчиво объяснила. — Но теперь я не возражаю против слова «свидание».

— У меня все было продумано. Как мы будем говорить про искусство. Про Ротко. Или про кни­ги. Или даже о погоде. На севере в тот день про­несся ураган.

До чего ж она чудна́я, в жизни никого подоб­ного не встречал. И когда в десятом приглашал ее на свидание, понятия не имел, что она такая. Мо­жет, и не пригласил бы, если б знал.

— И что же мы там говорили? В придуманном диалоге?

— Я представляла, как скажу: «А та картина Ротко в галерее — замечательная, да?»

— Очень естественное начало.

— Неестественным оно кажется сейчас, когда мы свалились с холма.

— Согласен. И что я ответил?

— Твои реплики я пропускала.

— Предусмотрительно.

— Так что?

— Что? Да, картина Ротко в галерее — замеча­тельная.

— Ты хоть помнишь, о какой картине речь?

— А я на допросе? «Номер 301. Красный и фио­летовый поверх красного, или Красный и синий поверх красного».

Похоже, я произвел на нее впечатление.

— И чем она замечательная?

Я не тороплюсь с ответом — в прошлый раз не­верный шаг привел к разбитому носу.

— В тот миг, когда на нее смотришь, картина и есть мир, и ты не можешь не быть в ней. — Хочу выразить ощущение от картины в словах — и не могу. — Такому искусству слова не нужны. Кар­тина рассказывает что-то, втягивает в себя и вы­талкивает назад, и без слов понимаешь, о чем она... Ты такого от меня ждала? — говорю я, опуская ве­лосипед на землю.

— Нет, — качает она головой. — Но это хоро­шо. Лучше.

Я взваливаю велик на плечи и продолжаю вос­хождение.

— Что там по плану дальше?

— Какое произведение искусства впервые тебя «зацепило»?

— Наверное «Ио» с выставки Сэма Лича «Тро­феи». Я вспоминал картину совсем недавно — по­сле смерти Берта.

— Мертвые птицы, прильнувшие друг к дружке?

— На грудке у той, что слева, — лучший в ми­ре оттенок синего. Я думал об «Ио», когда Вале­ри читала вслух соболезнования после похорон. Все эти прилизанные словечки не имели никако­го отношения к Берту и его смерти. А эта карти­на имела.

Крохотные белые тельца, их тени и тонкие, вверх торчащие лапки. Они уместились бы у ме­ня в руке — а накануне летали...

— На ней — что я чувствовал, когда нашел Бер­та в третьем ряду.

Как же тихо стало после моих слов. Пересох­шее русло внутри меня вдруг ожило: пока я вспо­минаю лежащего навзничь Берта, его навсегда пе­реставшие рисовать старые руки, вода стремитель­но прибывает, и мне нужны все силы, чтоб не захлебнуться.

Кроме миссис Джей, он один верил, что я не про­сто неудачник, марающий стену его магазина. «Все­гда можно начать сначала», — говорил он, если я совершал ошибку. И никогда не напоминал о ней, как другие. Просто указывал — и мы шли дальше.